Гумилёв родился в Кронштадте, в семье судового врача. Через год отец вышел в от-ставку, и семья переехала в пригород Петербурга – Царское село. Затем какое-то время жили в Тифлисе, а в 1903 году вернулись в Царское село и обосновались там окончатель-но. В том же году Гумилёв поступил в 7 класс Царско-сельской гимназии, директором ко-торой был Иннокентий Анненский. В детстве Гумилёв почти непрерывно болел – врачи определили у него «повышенную деятельность мозга», то есть особую чувствительность и впечатлительность. Приступы слабости и головной боли преследовали его до ранней юности. Себя ребёнком Гумилёв вспоминал с какой-то удивлённой жалостью, но не без гордости: …Некрасив и тонок, Полюбивший только сумрак рощ, Лист опавший, колдовской ребёнок, Словом останавливавший дождь. «Память», 1921 г. Насчёт дождя – не совсем выдумка. Мать Гумилёва уже после его смерти говорила друзьям поэта, что он в детстве удивительно точно предсказывал погоду, а однажды, в дождь, вышел на крыльцо, стал что-то шептать – и дождь прекратился! Не с тех ли времен появилась у него абсолютная вера в слово! В оный день, когда над миром новым Бог склонял лицо своё, тогда Солнце останавливали словом, Словом разрушали города. …………… Но забыли мы, что осияно Только слово средь земных тревог, И в Евангелии от Иоанна Сказано, что слово – это Бог. «Слово», 1919г. При таком отношении к словесному искусству поэт превращается в мага, тайного пове-лителя мира. У него нет права на измену себе, на трусость или мелочность. 3. Рос и развивался Гумилёв стремительно: разные периоды его творчества разительно от-личаются друг от друга. Не случайно он полагал, что в одном и том же теле на протяже-нии жизни поселяются разные души: Память, ты рукою великанши Жизнь ведёшь, как под уздцы коня, Ты расскажешь мне о тех, что раньше В этом теле жили до меня. «Память», 1921г. Новая «душа» Гумилёва – отроческий романтизм, страстное увлечение поэзией. Он на-чал сочинять стихи очень рано, по свидетельству А. Ахматовой, с шести лет, наполняя и звонкими, экзотическими именами и сказочными персонажами. Но не меньше литературы ему была мила география. Любимое его развлечение – вычерчивать на карте маршруты великих путешественников. Уже в двенадцать лет он хорошо ездил на лошади. Никто из его сверстников, которыми Гумилёв – подросток так лихо командовал, не представлял, чего стоили его вожаку закалка, спорт, долгие конные и пешие прогулки. Он всегда отли-чался слабым здоровьем, но так стыдился собственной болезненности, что даже рецепты заставлял выписывать ему на другую фамилию. Подростку начала века трудно было не увлечься модными в то время теориями, соглас-но которым искусство выше жизни и требовать от него поучений и иной пользы – значит унижать художника. Свойственная эпохе экстравагантность вкусов, нравов и манер не обошла и молодого Гумилёва. Первую книгу стихов «Путь конквистадоров», изданную на средства родителей, Гуми-лёв опубликовал ещё гимназистом, в 1905 г. В ней видны следы самых разнообразных влияний: от Ницше, прославлявшего сильного человека, творца, с гордостью принимаю-щего трагическую судьбу, до современника Гумилёва французского писателя Андре Жи-да, чьи слова «Я стал кочевником, чтобы сладостно прикасаться ко всему, что кочует» взяты в качестве эпиграфа. Критики считали, что в «Пути конквистадоров» много поэтических штампов. Однако за самыми разнообразными влияниями – западных эстетов и русских символистов – разли-чим собственный авторский голос. Уже в этой первой книге появляется постоянный лири-ческий герой Гумилёва – завоеватель, странник, мудрец, солдат, который доверчиво и ра-достно познаёт мир. Этот герой противостоит и современности с её будничностью, и 4. герою декадентских стихов: Я конквистадор* в панцире железном, Я весело преследую звезду… Книжку Гумилёва ласково встретил Иннокентий Анненский. Брюсов, чьё влияние на начинающего поэта было несомненно, хотя и отметил в своей рецензии «перепевы и под-ражания, далеко не всегда удачные», написал автору ободряющее письмо. Сборник, изданный в Париже в 1908 году, Гумилёв назвал «Романтические цветы». По мнению многих литературоведов, большинство пейзажей в стихах книжные, мотивы за-емные. И здесь, думается, правы те, кто сочетает имя Николая Гумилёва с именем Редьяр-да Киплинга, который у нас долгое время вульгарными социологами и просто далёкими от литературы людьми именовался бардом империализма, певцом-колонизатором, ссорив-шим Запад с Востоком. У Киплинга в советской прессе имелось много кличек и прозвищ. Воля к жизни, мужество в преодолении препятствий, страсть к путешествиям – всё это, закреплённое в энергичных стихах, определило поэтический стиль Гумилёва уже с первых книг и говорило о перекличке с Киплингом. Но незаёмны любовь к экзотическим местам и красивым, музыкою звучащим названиям, яркая, почти безоттеночная живопись. Именно в «Романтические цветы» - т.е. до первых гумилёвских путешествий в Африку – вошло стихотворение «Жираф» (1907г.), надолго ставшее «визитной карточкой» Гумилёва в рус-ской литературе. Какая смелая и пышная картинность (не лишённая, впрочем, оттенка иронии): Ему грациозная стройность и нега дана, И шкуру его украшает волшебный узор, С которой равняться осмелится только луна, Дробясь и качаясь на влаге широких озёр. «Жираф», 1907г. В «Романтических цветах» проявилась и другая особенность поэзии Гумилёва – любовь к стремительно развивающимся героическим и авантюрным сюжетам. Гумилёв – мастер * (Интересно, что в этом отрывке ударение в слове конквистадор падает не на последний слог, как это должно быть, а на предпоследний. Скорее всего, это из-за того, что слово конквистадор, с ударением на предпоследний слог, не на-рушает рифмы строки. Здесь оно в значении конквистадора – рыцаря, искателя приключений и путешественника). 5. сказки, новеллы, его привлекают знаменитые исторические сюжеты, бурные страсти, эф-фектные и внезапные концовки. С ранней юности он придавал исключительное значение композиции стихотворения, его сюжетной завершённости. Наконец, уже в этом сборнике поэт выработал собственный приём поэтического письма. Например, он полюбил жен-скую рифму. Обычно русские стихи строятся на чередовании мужских и женских рифм. Гумилёв во многих стихотворениях использует только женскую. Так достигается певучая монотонность, музыкальность повествования, плавного, как речь сказателя или напев бе-дуина: Следом за Синдбадом – Мореходом В чуждых странах я сбирал червонцы И блуждал по незнакомым водам, Где, дробясь, пылали лики солнца. «Орёл Синдбада», 1907 г. Недаром В. Брюсов написал по поводу «Романтических цветов», что стихи Гумилёва «теперь красивы, изящны и, большею частью, интересны по форме». Герои «романтических цветов» резко и выпукло очерчены: Капитан кричал и суетился, Слышен голос гортанный и резкий, Меж снастей видны смуглые лица И мелькают красные фески. «Зараза», 1907г. Свободный, как бы качающийся размер этих стихов придаёт интонации естественность, грубоватую простоту придания. Интересен отзыв И. Ф. Анненского о второй книге Гумилёва: в её «маскарадном экзо-тизме» он первым сумел увидеть «стихийно – русское искание муки» (не случайно стран-ник – излюбленный персонах русского фольклора). Да и мечта о сильном, весёлом и от-верженном герое во времена, когда в моде были тоска и отчаяние, тоже очень русская. В свой первый приезд в Париж Гумилёв впервые поехал в столь любимую им заочно Тропическую Африку, которая покорила поэта навеки, хотя и привёз от туда в Петербург 6. мучительную африканскую лихорадку. Вернувшись, он издал сборник «Жемчуга» (1910 год). Он (сборник) – начало нового периода: от ученичества к самостоятельности и зрелости. Литературные источники этой книги известны: Брюсов и Бальмонт, французы – парнасцы и скандинавы – прозаики (Кнут Гамсун). Поначалу книга называлась «Золотая магия» и должна была подвести черту под ученическими годами поэта. В рецензии на книгу «Жем-чуга» («Русская мысль», 1910 г.) Брюсов говорит уже о существовании «страны Н. С. Гу-милёва», о движении поэта «к полному мастерству в области формы». Как в «Пути конквистадоров» тон задаёт начальная строфа, даже строка («конквистадор в панцире железном»), здесь – в «Жемчугах» - тон задаёт «Волшебная скрипка»: Милый мальчик, ты так весел, так светла твоя улыбка, Не проси об этом счастье, отравляющем миры, Ты не знаешь, ты не знаешь, что такое эта скрипка, Что такое тёмный ужас начинателя игры. Книга населена историческими персонажами: потомками Каина, воином Агамемнона, маркизом де Карабасом, Дон Жуаном, Беатриче, Одиссеем. История и история литературы торжествуют. В одном из стихотворений царица далёкой южной страны с радостью встречает нашест-вие варваров: «Давно я ждала вас, могучие, грубые люди, / Мечтала, любуясь на зарево ваших становищ…». Но героям «несущим муки», не нужна пышная, утончённая красота, лёгкая добыча их не привлекает. …Они вспоминали скитания по снегу и по льду, Они вспоминали холодное небо и дюны, В зелёных трущобах весёлые щебеты птичьи, И царственно синие женские взоры и струны, Которыми склады гремели о женском величье. «Варвары», 1908 г. Вождь «с надменной усмешкой» повернул войска на север. Стихотворение, как это обычно и бывает у символистов (а в «Жемчугах» Гумилёв ещё следует поэтике символизма), имеет множество смыслов. Можно сказать, что оно о недос- 7. тупности суровой и гордой жизни для тех, кто привык к неге и роскоши, или о несбыточ-ности всякой мечты. Его можно толковать и как вечный конфликт женского и мужского начал: женское – неверно и изменчиво, мужское – свободно и одиноко. Можно предполо-жить, что о образе царицы, призывающей героев, Гумилёв символически изобразил со-временную поэзию, которая устала от декадентских страстей и хочет чего-то живого, пусть даже грубого и варварского. Гумилёва категорически не утраивает мельчающая скудная русская да и европейская действительность начала века. Быт его не занимает, любовь чаще всего мучительна… Иное дело – странствие, в котором всегда есть место внезапному и загадочному. Истин-ным манифестом зрелого Гумилёва становится «Путешествие в Китай» (1910г.): Что же тоска нам сердце гложет, Что мы пытаем бытиё? Лучшая девушка дать не может Больше того, что есть у неё. Все мы знавали злое горе, Бросили все заветный рай Все мы, товарищи, верим в море, Можем отплыть в далёкий Китай. Рай, то есть счастье, и горе для Гумилёва не главное. Есть что-то большее, чем счастье и несчастье, - это смертельная тяга к опасности и новизне, вечный восторг перед неизведан-ным. Путешествовал он не только по земле, но и в тех сферах, который сам позже называл «Индией духа». Начиная с «Жемчугов», поэзия Гумилёва – попытка прорваться за види-мое и вещественное. Плоть для лирического героя Гумилёва – тюрьма. Он с гордостью произносит: «Не прикован я к вашему веку,/ Если вижу сквозь бездну времён». Видимый мир – только ширма иной реальности. Вот почему Ахматова называла Гумилёва «визио-нером» (духовидцем, созерцателем тайной сущности вещей). Страна, о которой говорится в «Путешествии в Китай» - менее всего буквальный Китай, скорее символ загадочности, непохожести на то, что окружает героев стихотворения. Его излюбленные охотники за неведомым научились сознавать предел своих возможно-стей, своё бессилие. Они уже готовы признать, что: 8. …в мире есть иные области, Луной мучительной томимы. Для высшей силы, высшей доблести Они навек недостижимы. «Капитаны», 1909г. «Правдива смерть, а жизнь бормочет ложь», - скажет Гумилёв шесть лет спустя, в 1915 году, в книге «Колчан». Но ни смерть, ни будничность, ни одиночество не могут отнять у его лирического героя ощущения своей причастности к истинной, немного открывающей-ся жизни: Солнце духа, ах, беззакатно, На земле его побороть, Никогда не вернусь обратно, Усмирю усталую плоть, Если лето благоприятно, Если любит меня Господь. «Снова море», 1913 г. Сам Гумилёв в те времена производил – внешне – довольно странное впечатление: рез-кий, экстравагантный, дерзкий, пытающийся удивлять и эпатировать. По воспоминаниям одной из подруг Ахматовой, он везде появлялся с тростью, говорил с важностью и аплом-бом. Зато в стихах его много самоиронии, простоты и нежности. …И направлялись к дому те, У кого есть дом С голубыми ставнями, С крестами давними И круглым чайным столом, Я один остался на воздухе Смотреть на сонную заводь, Где днём так отрадно плавать, А вечером плакать, Потому, что я люблю тебя, Господи. «Заводи», 1910 г. 9. В Петербурге Гумилёв часто бывал на «Башне» Вячеслава Иванова, читал там свои сти-хи. Иванов – теоретик символизма* – опекал молодых литераторов, но при этом навязы-вал им свои вкусы. Из-за этого в 1911 году Гумилёв порывает с Ивановым, ибо симво-лизм, по его убеждению, изжил себя. В феврале 1912 года в редакции «Аполлона» Гумилёв заявил о рождении нового литера-турного течения, которому, после довольно долгих споров, присвоили имя «акмеизм». В работе «Наследие символизма и акмеизм» Гумилёв говорит о принципиальном отличии от символизма: «Русский символизм направил свои главные силы на область неведомого». Ангелы, демоны, духи, писал он, не должны «перевешивать другие… образы». Именно с акмеистами в русских стихах возрождается упоение реальными пейзажами, архитектурой, вкусом, запахом. Как бы ни были похожи друг на друга акмеисты, всех их роднило жела-ние вернуть к слову его первоначальный смысл, насытить его конкретным содержанием, размытым поэтами – символистами. В первых сборниках Гумилёва очень мало примет тех лет, когда они написаны. Почти отсутствует общественная проблематика, нет и намёка на события, волновавшие совре-менников… и вместе с тем его стихи многое добавляют в палитре русского серебряного века – они пропитаны всё тем же ожиданием великих перемен, всё той же усталостью от старого, предчувствием прихода какой-то новой, небывалой, суровой и чистой жизни. да-же Христос у Гумилёва (в одноимённом стихотворении) – не бледный и строгий правед-ник, который идёт «…путём жемчужным / По садам береговым» и собирает себе в това-рищи охотников, пастухов и рыбарей. Первая акмеистическая книга Гумилёва – «Чужое небо» (1912 г.). Её автор – строгий, мудрый, отказавшийся от многих иллюзий поэт, чья Африка обретает вполне конкретные и даже бытовые черты. Но главное – книга, названная «Чужое небо», на самом деле гово-рит уже не столько об Африке или Европе, сколько о России, которая прежде в его стихах присутствовала довольно редко. Я печален от книги, томлюсь от луны, Может быть, мне совсем не надо героя, Символизм* - направление в литературе и искусстве конца 19 – начала 20 века, проникнутое индивидуализмом и мис-тицизмом и отражающее действительность как идеальную сущность мира в условных и отвлечённых формах. (тол-ковый словарь). 10. Вот идут по аллее, так странно нежны, Гимназист с гимназисткой, как Дафнис и Хлоя. «Современность», 1911 – 1912 г.г. Без стихов о России не обходится и его последние сборники («Колчан»,1915 г.; «Кос-тёр»,1918 г.; «Огненный столп», 1921г.). Если для Блока святость и зверство в российской жизни были неразделимы, взаимно обусловлены, то Гумилёв, с его трезвым, сугубо ра-циональным умом, мог в своём сознании отделить Россию бунтарскую, стихийную от бо-гатого, могучего и патриархального государства. Русь бредит Богом, красным пламенем, Где видно ангелов сквозь дым… Они ж покорно верят знаменьям, Любя своё, живя своим. «Старые усадьбы», 1913 г. «Они» - жители глубинной России, которые памятны поэту по имению Гумилёвых в Слепнёве. Не менее искреннее восхищение старой, дедовской Россией и в стихотворении «Городок»(1916 г.): Крест над церковью взнесён, Символ власти Ясной, Отеческой, И гудит малиновый звон Речью мудрою, человеческой. Дикость и самозабвенность, стихийность русской жизни представляются Гумилёву бе-совский ликом его Родины: Путь этот – светы и мраки, Посвист разбойный в полях, Ссоры, кровавые драки В страшных, как сны, кабаках. «Мужик», 1917 г. 11. Этот бесовский лик России иногда заставляет Гумилёва поэтически любоваться им (как в пронизанном предчувствием великой бури стихотворении «Мужик», которое явно навея-но образом Григория Распутина). Однако чаще такая Россия – дикая, зверская - вызывает у него отторжение и неприятие: Ты прости нам, смрадным и незрячим, До конца униженным прости! Мы лежим на гноище и плачем, Не желая Божьего пути. ……………………………………… Вот ты кличешь: «Где сестра Россия, Где она, любимая всегда?» Посмотри наверх: в созвездии Змеи* Загорелась новая звезда. «Франция», 1918 г. Но Гумилёв видел и другой, ангельский лик – Россию монархическую, твердыню право-славия и вообще твердыню духа, мерно и широко движущуюся к свету. Гумилёв верил, что его родина может, пройдя очистительную бурю, засиять новым светом: Знаю, в этом городке – Человечья жизнь настоящая, Словно лодочка на реке, К цели ведомой уходящая. «Городок», 1916 г. Такой очистительной бурей казалась Гумилёву Первая мировая война. Отсюда и убеж-дённость в том, что он должен быть в армии. Впрочем, к такому шагу он был подготовлен всей своей жизнью, всеми своими взглядами. И Гумилёв, в каждом путешествии заболе-вавший, отправился на передовую добровольцем. Окопные будни он умудрялся воспринимать романтически: * …в созвездии Змеи – здесь, символ зла. 12. И так сладко рядить Победу, Словно девушку, в жемчуга, Проходя по дымному следу Отступающего врага. «Наступление», 1914 г. Впрочем, война платила ему взаимностью: он ни разу не был ранен, товарищи его обо-жали, командование отмечало наградами и новыми чинами, а женщины – подруги и по-клонницы – вспоминали, что мундир шёл ему больше, чем гражданский костюм. В середине 1918 года вышли сразу три книги Гумилёва: «Костёр», «Фарфоровый па-вильон», «Мик». Здесь – Природа («Деревья», «Осень», «Природа»), История («Андрей Рублёв», «Змей»), Судьба («Я и вы», «Рабочий»), Любовь («О тебе». «Сон»), «чужие стра-ны» («Швеция», «Норвежские горы», «На Северном море», «Стокгольм»). Этот беглый перечень говорит о многообразии тем и мотивов внутри «Костра», о многообразии, кото-рое присуще и другим книгам поэта. Ушла ли прочь экзотика? Если и есть её следы, то они обрели другой вид. После «золота кружев розоватых брабанских манжет» мы встре-чаем серую рубаху рабочего, который на военном заводе «занят отливанием пули». Гуми-лёв трагически уточняет назначение пули: Пуля, им отлитая, просвищет, Над седою, вспененной Двиной, Пуля, им отлитая, отыщет Грудь мою, она пришла за мной. «Рабочий». Концовка этого стихотворения: И Господь воздаст мне полной мерой За недолгий мой и горький век. Это сделал в блузе светло-серой Невысокий старый человек. 13. Гумилёв, как это водится у поэтов, предсказывает свою судьбу, свою кончину. «Недол-гий» и «горький» век поэта увиден им с потрясающей точностью. Экзотика? Она звучит в книге, например в стихотворении с броским названием «Я и вы». Но у этой экзотики иной, новый характер. В ней – ирония, протест, вызов: Да, я знаю, я вам не пара И пришёл из другой страны, И мне нравится не гитара, А дикарский напев зурны. Поэт читает стихи не в залах и салонах, а водопадам и облакам. Знакомый мотив. Но да-лее: …умру не на постели, При нотариусе и враче А в какой-нибудь дикой щели, Утонувшей в глухом плюще. Чтоб войти не во всём открытый, Протестантский, прибранный рай, А туда, где разбойник, мытарь И блудница кричат: «Вставай!» Образ близкой гибели витает над поэтом. Витает, не пугая его. Он готов принять смерть не в постели, а в пути, в скитаниях по миру. Книга «Шатёр» (1921 г.) имела подзаголовок «Стихи 1918 года» и посвящение: «Памяти моего товарища в африканских странах Николая Леонидовича Сверчкова» ( это его пле-мянник, близкий человек – «Коля – маленький»). Весной 1921 года Гумилёв ездил в Крым, Севастополь. Поэт вёз с собой рукопись «Шатра». «Шатёр» - это книга скитаний: «Красное море», «Египет», «Сахара», «Суэцкий канал», «Судно», «Абиссиния», «Замбези»… - вот лишь некоторое название стихотворений. Краски Африки переданы здесь с большей уверенностью и экспрессией, чем в предыду- 14. щих циклах и книгах. Пушкинское «Под небом Африки моей» Гумилёв как бы повторял про себя, выражая своё отношение к этому континенту. Тяга к старому укладу, порядку, верность законам дворянской чести и служения отече-ству – вот что отличало Гумилёва в смутные времена семнадцатого года и Гражданской войны. Он не принял большевизма – это было для поэта как раз воплощением бесовского лика России. Последовательный аристократ во всём, Гумилёв ненавидел «русский бунт». Но он во многом понимал причины восстания и надеялся, что Россия в конце концов вый-дет на свой исконный, широкий и ясный путь. А потому, полагал он, нужно служить лю-бой России – эмиграцию Гумилёв считал позором. На сломе эпох, жизнь, как никогда, таинственна: мистикой пронизано всё. Тела зрелого поэта – столкновение разума, долга и чести со стихией огня и смерти, которая бесконечно привлекала его, но и сулила гибель ему же – солдату. Это отношение к современности – любовь, ненависть, ликование – отторжение – было сродни его отношению к женщине («И мне сладко – не плачь, дорогая, / Знать, что ты отравила меня»). Стихотворные сборники «Костёр», «Огненный столп», «К синей звезде» (1923 г.; подго-товлен и выпущен друзьями посмертно) полны шедевров, знаменующих собою совершен-но новый этап Гумилевского творчества. Анна Ахматова называла Гумилёва «пророком». Он предсказал и собственную казнь: В красной рубашке, с лицом как вымя, Голову срезал палач и мне. Она лежала вместе с другими, Здесь, в ящике скользком, на самом дне. «Заблудившийся трамвай» 1919 г.(?) Это одно из любимейших стихотворений самого Гумилёва. Впервые здесь герой автора не победитель, не путешественник – завоеватель, даже не философ, стойко принимающий сыплющиеся на него несчастья, а потрясённый обилием смертей, измученный, потеряв-ший всякую опору человек. Он словно заблудился в «бездне времён», в лабиринтах пре-ступлений и злодейств – и каждый переворот оборачивается потерей возлюбленной. нико-гда ещё у Гумилёва не было такой беспомощной, по-человечески простой интонации: Машенька, ты здесь жила и пела Мне, жениху, ковёр ткала, 15. Где же теперь твой голос и тело, Может ли быть, что ты умерла! Лирическому герою автора служит образ державного Петербурга с «твердыней право-славия» - Исаакием и памятником Петру. На то, что может стать опорой мыслителю и по-эту, не утешает человека: И всё ж навеки сердце угрюмо, И трудно дышать, и больно жить… Машенька, я никогда не думал, Что можно так любить и грустить. Поздний Гумилёв полон любви и сострадания, эпатаж и дерзость юности остались в прошлом. Но о покое говорить не приходится. Поэт чувствовал, что назревает великий переворот, что человечество стоит у порога новой эры, - и мучительно переживал вторже-ние этого неведомого: Как некогда в разросшихся хвощах Ревела от сознания бессилья Тварь скользкая, почуя на плечах Ещё не появившиеся крылья, - Так век за веком – скоро ли, Господь? Под скальпелем природы и искусства Кричит наш дух, изнемогает плоть, Рождая орган для шестого чувства. «Шестое чувство», 1919 г.(?) Это ощущение великого обещания, некоего порога оставляет у читателя и внезапно оборванная жизнь Гумилёва. …Он был арестован в разгар красного террора, по делу «Таганцева», и приговорён к расстрелу. Может быть, смерть Гумилёва оттого и отзывается так болезненно в сердце каждого русского человека, что убит он был на взлёте, накануне главных своих сверше-ний. Как показывают архивные материалы, Гумилёв неопределённо обещал участникам 16. заговора, что в случае выступления поддержит их. Человек исключительной прямоты и честности, он не скрыл на следствии своих монархических взглядов. Чекисты, расстрели-вавшие поэта, были поражены его хладнокровием. Семь десятилетий его стихи распространялись в России в списках, а издавались лишь за границей. Но Гумилёв питал русскую поэзию свое жизнерадостностью, силой страстей, готовностью к испытаниям. Многие годы учил он читателей сохранять достоинство в лю-бых обстоятельствах, оставаться собой вне зависимости от исхода битвы и прямо смот-реть в лицо жизни: Но когда вокруг свищут пули, Когда волны ломают борта, Я учу их, как не бояться, Не бояться и делать, что надо. …………………………… А когда придёт их последний час, Ровный красный туман застелет взоры, Я научу их сразу припомнить Всю жестокую, милую жизнь, Всю родную, странную землю И представ перед ликом Бога С простыми и мудрыми словами, Ждать спокойно Его суда. «Мои читатели», 1921 г. В статьях, учебных пособиях по новейшей литературе, написанных советскими автора-ми, как правило, Николай Гумилёв обвинялся в государственном преступлении – участии в контрреволюционном заговоре, за что его и присудили к расстрелу. Приговор немотиви-рованный, скоропалительный, был, к несчастью, приведён к исполнению. Это была эпоха Ленина – Сталина, эпоха послеоктябрьского террора, первые годы то-тального государства. Как показало время, люди гибли без разбора и в немыслимых коли-чествах. К «делу» Н.С.Гумилёва историков литературы не подпускали «органы безопас-ности». Во всяком случае оно не содержало материалов, порочащих поэта или показы-вающих его близость к заговорщикам. Становилось легендой имя и наследие Николая Гумилёва… 17. План. I Николай Гумилёв – непрочитанные странницы. II Поэтический мир Гумилёва. 1. Биографическая справка о писателе. 2. «Путь конквистадора» - первый сборник Гумилёва. 3. Сборник «Романтические цветы»: а) особенности гумилевского стихосложения; б) путешествие в Африку – отражение увиденного в стихах. 4. Сборник «Жемчуга» - начало нового периода в творчестве Гумилёва. 5. На «Башне» Вячеслава Иванова. 6. Первая акмеистическая книга Гумилёва – «Чужое небо»: а) упоминание о России в стихах поэта; б) образ Руси бунтарской, дикой, мужицкой; в) «Ангельский лик – Россия монархическая» в стихах поэта; г) отношение поэта к войне. 7. Сборник «Костёр». 8. Сборник «Шатёр» - «книга скитаний». 9. Сборник «Огненный столп». 10. Арест и расстрел Гумилёва. III. Мир Николая Гумилёва - мир воина и путешественника. 1. Много нового о забытом и старом сейчас можно узнать, изучить, прочитать. Библиоте-ки, интернет дают почти неограниченную свободу в изучении интересуемого материала. Но всегда ли было так? Взглянешь назад, в прошлое, и окажется, что ты - счастливей-ший человек, потому как не так сильно ощущаешь на себе судьбу прошлого столетия, в котором на протяжении 70 лет скрывали правду от людей, искажали её, прикрываясь ин-тересами государственной безопасности… Пора открыть забытую книгу и прочесть непрочитанные страницы. Время пришло: вино выстояло свой срок и поспело. И потому пора попробовать этот экзотический напиток, пленяющий своим ароматом и скрывающий в себе тайну прошлого. Пора вспомнить о путешественнике, странствующем в «чуждых странах», о рыцаре в доспехах, идущем «за синей звездой», пора вспомнить о поэте серебряного века - Николае Степановиче Гумилёве, имя которого было решительно и навсегда проклято большевика-ми, советской властью, официальной печатью. Оно (имя поэта) было скрыто от людей, которые могли познакомиться с его творчеством только одним способом – тайно перепи-сывая старые, изданные при жизни поэта книги, давно ставшие библиографической ред-костью. Имя и наследие проклинались, а интерес к поэту не исчезал никогда…
Н.С.Гумилев поэт посредственный, но хороший шаман. Его эстетика весьма уязвима, но его внушение небанально и конструктивно. Во мне он возбуждает желание: доделать, дописать.
