«Эти стихи, наверное, последние…» (Елена Ширман) Последние стихи Эти стихи, наверное, последние, Человек имеет право перед смертью высказаться, Поэтому мне ничего больше не совестно. Я всю жизнь пыталась быть мужественной, Я хотела быть достойной твоей доброй улыбки Или хотя бы твоей доброй памяти. Но мне это всегда удавалось плохо, С каждый днём удаётся всё хуже, А теперь, наверно, уже никогда не удастся. Вся наша многолетняя переписка И нечастные скудные встречи — Напрасная и болезненная попытка Перепрыгнуть законы пространства и времени. Ты это понял прочнее и раньше, чем я. Потому твои письма, после полтавской встречи, Стали конкретными и объективными, как речь докладчика, Любознательными, как викторина, Равнодушными, как трамвайная вежливость. Это совсем не твои письма. Ты их пишешь, себя насилуя, Потому они меня больше не радуют, Они сплющивают меня, как молоток шляпу гвоздя. И бессонница оглушает меня, как землетрясение. … Ты требуешь от меня благоразумия, Социально значимых стихов и весёлых писем, Но я не умею, не получается… (Вот пишу эти строки и вижу, Как твои добрые губы искажает недобрая «антиулыбка», И сердце моё останавливается заранее.) Но я только то, что я есть, — не больше, не меньше: Одинокая, усталая женщина тридцати лет, С косматыми волосами, тронутыми сединой, С тяжёлым взглядом и тяжёлой походкой, С широкими скулами, обветренной кожей, С резким голосом и неловкими манерами, Одетая в жёсткое коричневое платье, Не умеющая гримироваться и нравиться. И пусть мои стихи нелепы, как моя одежда, Бездарны, как моя жизнь, как всё чересчур прямое и честное, Но я то, что я есть. И я говорю, что думаю: Человек не может жить, не имея завтрашней радости, Человек не может жить, перестав надеяться, Перестав мечтать, хотя бы о несбыточном. Поэтому я нарушаю все запрещения И говорю то, что мне хочется, Что меня наполняет болью и радостью, Что мне мешает спать и умереть. … Весной у меня в стакане стояли цветы земляники, Лепестки у них белые с бледно-лиловыми жилками, Трогательно выгнутые, как твои веки. И я их нечаянно назвала твоим именем. Всё красивое на земле мне хочется называть твоим именем: Все цветы, все травы, все тонкие ветки на фоне неба, Все зори и все облака с розовато-желтой каймою — Они все на тебя похожи. Я удивляюсь, как люди не замечают твоей красоты, Как спокойно выдерживают твое рукопожатье, Ведь руки твои — конденсаторы счастья, Они излучают тепло на тысячи метров, Они могут растопить арктический айсберг, Но мне отказано даже в сотой калории, Мне выдаются плоские буквы в бурых конвертах, Нормированные и обезжиренные, как консервы, Ничего не излучающие и ничем не пахнущие. (Я то, что я есть, и я говорю, что мне хочется.) … Как в объёмном кино, ты сходишь ко мне с экрана, Ты идёшь по залу, живой и светящийся, Ты проходишь сквозь меня как сновидение, И я не слышу твоего дыхания. … Твоё тело должно быть подобно музыке, Которую не успел написать Бетховен, Я хотела бы день и ночь осязать эту музыку, Захлебнуться ею, как морским прибоем. (Эти стихи последние и мне ничего больше не совестно.) Я завещаю девушке, которая будет любить тебя: Пусть целует каждую твою ресницу в отдельности, Пусть не забудет ямочку за твоим ухом, Пусть пальцы её будут нежными, как мои мысли. (Я то, что я есть, и это не то, что нужно.) … Я могла бы пройти босиком до Белграда, И снег бы дымился под моими подошвами, И мне навстречу летели бы ласточки, Но граница закрыта, как твоё сердце, Как твоя шинель, застёгнутая на все пуговицы. И меня не пропустят. Спокойно и вежливо Меня попросят вернуться обратно. А если буду, как прежде, идти напролом, Белоголовый часовой поднимет винтовку, И я не услышу выстрела — Меня кто-то как бы негромко окликнет, И я увижу твою голубую улыбку совсем близко, И ты — впервые — меня поцелуешь в губы. Но конца поцелуя я уже не почувствую. 1941 http://www.vilavi.ru/pod/220506/220506.shtml "Эти стихи, наверное, последние..." (Елена Ширман)www.vilavi.ru
Бог говорит Гагарину: Юра, теперь ты в курсе: нет никакого разложения с гнилостным вкусом, нет внутри человека угасания никакого, а только мороженое на площади на руках у папы, запах травы да горячей железной подковы, березовые сережки, еловые лапы, только вот это мы носим в себе, Юра, видишь, я по небу рассыпал красные звезды, швырнул на небо от Калининграда и до Амура, исключительно для радости, Юра, ты же всегда понимал, как все это просто. Мы с тобой, Юра, потому-то здесь и болтаем о том, что спрятано у человека внутри. Никакого секрета у этого, никаких подковерных тайн, прямо как вернешься – так всем сразу и говори, что не смерть, а яблонев цвет у человека в дыхании, что человек – это дух небесный, а не шакалий, так им и рассказывай, Юра, а про меня не надо. И еще, когда будешь падать – не бойся падать. Анна Долгарева
АЛИССА РОСС ВЗАПЕРТИ... Ночь снова привела меня на улочку, вдали от глаз витринных - она, петляя меж стареющих оград, ведёт в тупик, где, весь опутанный плющом, над остриями ржавых пик, уже зажжён невидимой рукой фонарь старинный. В нём свет живой проглядывает в тусклые оконца, куда не проникают ветер, снег и влага капель. Он, как и я, в условном мире заперт, где неба нет, со всех сторон – лишь донце… Приходит срок - фонарщик тайный в каждом зажигает свет, и прячет тот огонь в оковы, которые всё тяжелее от обид и от седого груза лет. В пути - по-разному, как повезёт: клинок или подкова. Фонарный кованый узор под патиной времён скрывает память засохших веток ревности и зависти шершавых ставень, а я, как пришлый полуночный вор, ворую свет - в надежде прошлое исправить… Фонарь скрипит, но не отводит взгляд, я закрываю от усталости глаза и вижу то, что мне открытыми увидеть невозможно: я всё простил и годы повернул назад, и всё обрёл, что непреложно – как будто на карающий клинок, взметнувшийся из ножен, легко и невесомо села стрекоза…
«Не бывает напрасным прекрасное...» Не бывает напрасным прекрасное. Не растут даже в черном году Клен напрасный, и верба напрасная, И напрасный цветок на пруду. Невзирая на нечто ужасное, Не текут даже в черной тени - Волны, пенье, сиянье напрасное И напрасные слезы и дни. Выпадало нам самое разное, Но ни разу и в черных веках - Рожь напрасная, вечность напрасная И напрасное млеко в сосках. Дело ясное, ясное, ясное - Здесь и больше нигде, никогда Не бывает напрасным прекрасное! Не с того ли так тянет сюда Сила тайная, магия властная, Звездный зов с берегов, облаков, - Не бывает напрасным прекрасное! - Ныне, присно, во веки веков... 1979 Юнна Мориц
АЛИССА РОСС ДРАГОЦЕННЫЙ ПОДАРОК И опять молчаливо восходит Луна над горами, Отражённым огнем зажигая ночные цветы. И опять я смотрю, прислонившись к распахнутой раме, Как над спящей землёй заостряется лик темноты. Как бегут по траве, возвращаясь в убежища, тени, Как, томимы Луной, естества и желанья полны, Раскрываясь, трепещут соцветья и листья растений, Как нисходит на мир тяготенье холодной Луны. В этот час неспокойны и души природы, и лица. В этот час отовсюду, где густ и спасителен мрак, Суеверно взирают притихшие звери и птицы, Как в ночи надо мною восходит другой Зодиак... И другие на нём, непонятные, знаки тускнеют, Будто в лоне пространства, на самом космическом дне, В ожиданье таясь, в немоте, как в печали, коснея, Отражается то, что, быть может, откроется мне… А Луна всё полней, всё яснее земных поселений Проступают черты, всё пустыннее, тише вокруг. Лишь вверху Ангел мой, драгоценный подарок Вселенной, То исчезнет из глаз, то вернётся на замкнутый круг… (15.12.2009 г.)
Инна Кабыш Если Иисус был человеком в той же мере, что и Богом, то он в полной мере был мужчиной. Но поскольку женщины склонны идеализировать, они все следовали за ним исключительно как за Богом. Все, кроме Магдалины. Магдалине, чтобы заполнить пустоту, образовавшуюся после того, как Иисус изгнал из неё семерых бесов, нужно было от Него нечто, что, войдя в неё и вмиг наполнив, росло бы потом день ото дня. А это, как она знала по опыту, передаётся только половым путём. И она следовала за Иисусом этим, другим, чем остальные женщины, путём: она его хотела. Но именно тела она и не получила, даже придя ко гробу. Потому что это было бы для неё счастьем. А Иисус как честный человек никому не обещал счастья — он обещал блаженство.
Обернувшись назад, понимаю Анна Алексеевна Сеничева ••• Обернувшись назад, понимаю: не мой герой. Жизнь упорно меня тестирует, но не учит. Быть непонятой и непринятой не впервой. Медицина бессильна: тяжелый фатальный случай. Примеряю себя к просроченным поездам и сюжетам со мной несложившихся траекторий. Я отчетливо знаю, что люди к моим годам вырастают на целый пролёт из таких историй. Обернувшись назад, понимаю: героя нет. Есть попытки героизировать рядового. Словно кто-то повесил табличку «Гасите свет» и напомнил законы обычного и земного. Не оставлю ни права на письма, ни на звонки. У меня к тебе - горечь, поделенная на абзацы, и разбитая нежность о выступ прощальной строки... У тебя ко мне - вообще ничего не должно остаться. *** Я не сложная. Я - многоэтажная. Есть люди - в один пролёт: всё просто, без лабиринтов. А во мне - лестничных пролётов - не счесть (лети - не упрешься в стены). Душа - небоскрёб (от того и скребёт; от того и - небо!).
Инна Кабыш Новогоднее Лене В далеком дачном городке у разгорающейся печки в гостях, а значит, налегке, когда с собою только свечки, шары, гирлянды, мишура, для всех и каждого подарки. Часы двенадцать бьют — «ура»! На дачах фейерверки ярки, при том, что в дефиците свет. Мороз и елка. С винегретом. И может, смысла в этом нет. …Но смысла нет не только в этом.
ЧЕН КИМ ВСЕ ПОД КОНТРОЛЕМ Жизнь нельзя поставить по отвесу, - Ровно не получится сложить. Бог глядит порою с интересом, Что мы можем богу предложить? Винегрет из нравственных страданий, Тексты без начала и конца... Мы не оправдали ожиданий Нашего сурового отца. Будем мы наказаны за это? Может быть. Но звезды говорят, Что веселым пьяненьким поэтам Срок в аду маленечко скостят.
АЛИССА РОСС ДЕТИ УМБРЫ Осенний Рим – сезон дождей и ветреного блюза, поспешно облетающей листвы и сумрачных рассветов: так межсезонье повседневностью спасает от иллюзий счастливых снов и рушит замки солнечного лета. Мы в эту ночь не спим, и Рим не спит - он вечно думает о вечном. Его огни видны от Ватикана до Абруццо, и гомонит на улочках брусчатых бесконечно толпа паломников, спешащих к чуду прикоснуться. Увы, им тот неведом Рим, который виден лишь другим - где созерцание в раздумьях сторонится смеха, где для познанья истины не нужен звон бокалов, а маски и интриги пёстрых карнавалов – лишь туристическая праздная потеха. Как дети гордой Умбры, покорённые когда-то Римом, мы знаем всё о нём, хоть и не смеем называть его своим. Он так фатально нам сейчас необходим, как только исповедник может стать необходимым. Мы здесь давали дням смешные имена, а завтра все, что было сказано, - теряли. И вот, взаимно верим, что обида будет прощена до неизбежного прощанья на вокзале. Твоя прекрасная, но быстрая латынь мне не всегда понятна, остаётся – улыбаться… Горячий кофе и холодный ветер у старинного палаццо: - Пойдём просить совета каменных святынь! Не спорь - здесь торг, как говорят по-русски, не уместен, и этот город, нас соединивший, никуда не деть нам, а лишь молиться этим мраморным богам, как прежде, вместе. Мы - словно дети Умбры, но, по сути, просто – дети… *** Цикл "Римские каникулы"
ДАША ЯКУТИЯ МАМА, Я ФИЛОЛОГА ЛЮБЛЮ! Помню, был у меня тут один – выпускник филфака. Весь манерный такой, заумный – обнять и плакать. Всё выискивал смысл бытия – "почему?" и "откуда?" / Интеллектом давил, паскуда! / Вот, бывало – сидим вечерком на лавке, а он мне – хррясь! – по башке... цитатой из Кафки, и Шопенгауэром ещё вдогонку. / Шоб ему пусто было, подонку! / Гумилёва читал мне и Фета, дарил незабудки, а я без секса страдаю уже четвертые сутки. Нет, я всё понимаю, поэзия – дело хорошее. Но ночами кручусь, как принцесса на той горошине! Все мечты мои тщетны, обмануты ожидания, / сам Шекспир прослезился б, увидев мои страдания!/ Но где секс, а где этот чёртов ботаник!? Ходили в кино, как помнится, на "Титаник", проревела всю фильму, сжимая в руке платочек. Да плевать на сюжет! – себя было жалко очень. Шли домой через парк, он мне "Критику чистого разума" издевательски-тихо и вдумчиво пересказывал... / придушил лучше сразу бы / Так и ходим за ручку / De die in diem /, как школьники... А мне так хотелось бы... прямо на подоконнике! И чтоб рядом стояла герань /какое мещанство!/ но, похоже, сегодня опять у меня нет шансов: мой философ снова про Ницше что-то бормочет, в графе "секс" – решительно ставим прочерк. Не хочу ни стихов, ни цветов – ничего не надо! Я согласна уже... на легкий петтинг в парадном. Но мой умник опять предпочёл Цицерона, / и сижу у окна, нахохлившись, как ворона... / И это с моей-то фигурой? с моей походкой? Даже Кант замутил бы со мною, с такой красоткой! Все подружки смеются, издёвками плешь проели – как меня в сотый раз променяли на Макиавелли! Я читаю Флобера и Вальтера /мать его/ Скотта... Поднимаю Ай-Кью, устала аж до икоты! У него же – то стресс, то отсутствует мотивация. То фрустрация, понимаешь ли, то стагнация. То депрессия гложет, то диссонанс когнитивный. / И в кого ж ты такой противный?! / Но любовь слепа. И, как водится, очень зла. Полюбила филолога, мама! / Да лучше б козла! / _________________ De die in diem (лат.) – изо дня в день.
АЛИССА РОСС ВЫБОР Вот недели и дни – как всегда, на скамье у подъезда: Шепчут сплетни и время прядут, жизнь истаяла в треть… А в окне твоем выбор простой: умереть, чтоб воскреснуть? Или все же - воскреснуть, а ночью опять умереть? Пряжа времени в цепких руках все мечты не исполнит, Но ты молишь, чтоб только рождений не кончилась нить. Взгляд в окно – снова выбор: все напрочь забыть, чтоб запомнить? Или все же запомнить, но, ставши другим, позабыть? Утром - кофе из смолотых в пыль сотен выцветших суток, Ночью – чай, но пакетик из памяти в прошлое не окунуть. И в окне – ночь на выбор: заснуть, чтобы утром проснуться? Или все же проснуться, чтоб больше во сне не заснуть? Там, за крышами, взмах ее рук ты в рассветах искал и увидел. День рождается новый, чтобы ночи за страх отомстить. Выбор сделан: простить, чтобы больше вовек не обидеть, И у тех, кто обиделся, - вечно прощенья просить… ***
АЛИССА РОСС СЧАСТЬЕ ЦВЕТА СИРЕНИ... В преддверии рая была ваша встреча, Хоть снега так много, а солнца – так мало. Но воздух – взахлеб, а склонившийся вечер Шептал вам в окно: "Это только начало…" За окнами – ночь и бессонная снежность Кружились, поставив весну на колени, И вас было трое: она, ты и нежность, В изменах друг с другом, в объятьях – как в плене. Вино из бокала пролито в постели, Свечей осужденье достигло предела, Но поздно: уже кружева опустели, И Души летят, держа за руку тело... Смешные рисунки на тонком запястье - Ты знаешь, что вряд ли они сохранятся, И ворох шаров на карнизе – на счастье, А в стеклах оконных - улыбки двоятся. Над вами теперь долгожданные звезды – Одни на двоих, а не с разных балконов. Как жаль, что никем до сих пор не был создан Закон, чтоб разлука была вне закона… …Та встреча была покорением рая – Неважно, что скажет коварное время. Весна у окна воздух счастья вдыхает, Он там – в нежном шарике цвета сирени... ***
Е. Евтушенко "Любимая, спи"! Соленые брызги блестят на заборе. Калитка уже на запоре. И море, дымясь, и вздымаясь, и дамбы долбя, соленое солнце всосало в себя. Любимая, спи… Мою душу не мучай, Уже засыпают и горы, и степь, И пес наш хромучий, лохмато-дремучий, Ложится и лижет соленую цепь. И море — всем топотом, и ветви — всем ропотом, И всем своим опытом — пес на цепи, а я тебе — шёпотом, потом — полушёпотом, Потом — уже молча: «Любимая, спи…» Любимая, спи… Позабудь, что мы в ссоре. Представь: просыпаемся. Свежесть во всем. Мы в сене. Мы сони. И дышит мацони откуда-то снизу, из погреба,- в сон. О, как мне заставить все это представить тебя, недоверу? Любимая, спи… Во сне улыбайся. (все слезы отставить!), цветы собирай и гадай, где поставить, и множество платьев красивых купи. Бормочется? Видно, устала ворочаться? Ты в сон завернись и окутайся им. Во сне можно делать все то, что захочется, все то, что бормочется, если не спим. Не спать безрассудно, и даже подсудно,- ведь все, что подспудно, кричит в глубине. Глазам твоим трудно. В них так многолюдно. Под веками легче им будет во сне. Любимая, спи… Что причина бессоницы? Ревущее море? Деревьев мольба? Дурные предчувствия? Чья-то бессовестность? А может, не чья-то, а просто моя? Любимая, спи… Ничего не попишешь, но знай, что невинен я в этой вине. Прости меня — слышишь?- люби меня — слышишь?- хотя бы во сне, хотя бы во сне! Любимая, спи… Мы — на шаре земном, свирепо летящем, грозящем взорваться,- и надо обняться, чтоб вниз не сорваться, а если сорваться — сорваться вдвоем. Любимая, спи… Ты обид не копи. Пусть соники тихо в глаза заселяются, Так тяжко на шаре земном засыпается, и все-таки — слышишь, любимая?- спи… И море — всем топотом, и ветви — всем ропотом, И всем своим опытом — пес на цепи, а я тебе — шёпотом, потом — полушёпотом, Потом — уже молча: «Любимая, спи…»
"Украду" стих из ролика. Уж очень он мне понравился. ГАЛИНА БРАИЛОВСКАЯ МЫ - КУКЛЫ Мы — куклы. Берите. И в дом свой несите. И пусть на столе, на стене, на диване Мы вам улыбнемся, когда захотите И, может, теплее кому-нибудь станет. А если кому-то однажды взгрустнется, Откройте нам то, что гнетет вашу душу. И кукла поймет, и щекой к вам прижмется, И, может быть, круг ваш печальный разрушит. Но не обижайте, в нас спрятана сказка… В нас столько тепла и доверия к людям. И, может быть, кукла — всего только маска Мечты, о когда-то несбывшемся чуде…
АЛИССА РОСС НОВЫЙ ГОД ОДИНОЧЕСТВА... Часы отмерили одиннадцать уже, соседи вышли покурить на этаже, а вьюга за слепым окном кружила в карнавале городском: как в прошлый раз, как всякий раз, оставив году на раздумье час, в стекло отчаянно снежки метала - неуловимо, как игрок – костяшки нард, захлёбывалась хохотом и на ветру глотала сухой надрывный бесконечный лай петард… Он отодвинул чай: на дне стакана чаинки стыли - радость недопитых прошлых лет, надел пальто и шарф, проверил мелочь в глубине кармана, спустился вниз, шагнул в пургу и ощутил давнишний след… Он шёл по улицам, где каждый поворот знал наизусть уже, в слепящем хороводе ёлочных гирлянд, - глухой незрячий жалкий симулянт, живущий в памяти заледенелых миражей. Вот та аллея и скамейка, и заброшенный фонтан, в нём снегу намело почти до края – всё, как тогда, и колких крохотных снежинок стая бьёт так же по лицу, безжалостно-шальная, и снова кажется ему, что он от снега пьян. Горящих окон мишура и звон бокалов искрятся, падая у ног воспоминаньем, звеня осколками из скорби и прощанья, и для заснеженной тоски Вселенной мало… Он замер, глядя на часы на ратуше вокзала: вокруг уже стрелял шампанским и хлопушками народ. Вот-вот закончится четвёртый год с тех пор, когда её улыбки рядом с ним не стало. Слиянье стрелок – и весь мир его страдалый в распахнутый январь войдёт, но чуда не произойдёт, лишь вспыхнет небо нимбом – золотисто-алым…
ВЕССА БЛЮМЕНБАУМ КУКОЛЬНЫХ ДЕЛ МАСТЕР Подружка подружке обмолвилась: «Настя! Живет на окраине города мастер: Он делает кукол. Те куклы прекрасны – Подобных искать в магазине напрасно. Все ростом с ребенка: блондинки, брюнетки – На платьях их пышных сияют пайетки, И сам он красивый, но страшный немножко – Я понаблюдала недолго в окошко». Хоть пренебрежительно фыркнула Настя, Ее уж рвало любопытство на части. Скорее туда! Ведь негоже подружке Смотреть в одиночку на чудо-игрушки! Она оказалась на месте лишь в полночь, И ужас успел ее сердце наполнить. Однако, не зря она здесь: в самом деле На полках роскошные куклы сидели. Их было штук сорок – волшебно красивых, И глаз оторвать была Настя не в силах, Когда за спиной прозвучало: «Малютка! Тебе здесь одной неужели не жутко?» Таинственный мастер стоял перед нею – Красивый весьма, только трупа бледнее, Он не приставал к ней, не спрашивал «кто ты?» И сам предложил показать ей работы. Красавец-хозяин был добрым к девчушке, Лишь чуть попенял, что пришла без подружки. Давал ей смотреть, что она ни просила, Отметив, что девочка очень красива. Поправив на Насте заботливо шляпку, Он сунул в лицо ей какую-то тряпку, И тотчас невинное наше созданье, Глаза закатив, потеряло сознанье… Наутро он новую куколку делал: Одел ее в платье (отлично сидело!), Затем расчесал золотистые кудри, Накрасил ресницы и щеки напудрил. С любовью взглянув в ее синие очи (Ему эта куколка нравилась очень), Ей бант повязал, лаком спрыснул ей челку – И новая кукла украсила полку.
