Время и вечность в индийской мысли Мирча Элиаде

Тема в разделе "КНИГИ", создана пользователем Lilja, 8 ноя 2019.

  1. Lilja

    Lilja Зоопсихолог

    Эранос 1951
    Мирча Элиаде
    Время и вечность в индийской мысли
    ФУНКЦИЯ МИФОВ

    Индийские мифы, прежде чем быть «индийскими», есть просто «мифы», то есть, они составляют часть особой категории духовных произведений архаического человечества; вследствие этого их можно сравнивать с любой другой группой традиционных мифов. Прежде чем представить индийскую мифологию, посвященную Времени, нам важно вспомнить вкратце тесную связь, существующую между Мифом как таковым, как первоначальной формой духовности, и Временем. Потому что, помимо тех особых функций, которые он выполнял в архаических обществах и на которых мы не будем здесь останавливаться, миф также важен теми открытиями, которые он преподносит нам о структуре Времени. Как мы сегодня согласились признавать, миф рассказывает о событиях, которые имели место in principio, то есть «в самом начале», в первичный и вневременной момент, в промежуток сакрального времени. Это мифическое, или сакральное, время качественно отличается от времени профанного, от времени продолжающегося и необратимого, в которое вписана наша повседневная и десакрализованная жизнь. Рассказывая миф, мы восстанавливаем в какой-то мере сакральное время, в котором имели место события, о которых мы говорим. (Именно поэтому в традиционных обществах мифы нельзя рассказывать когда попало и как попало: их можно рассказывать только в священную пору, в лесистом месте и ночью, или же сидя вокруг костра перед ритуалом или после него и т.д.) Одним словом, считается, что миф совершается, если нам позволят так выразиться, во вневременном времени, в промежуток без длительности, как некоторые мистики и философы представляют вечность.
    Это утверждение важно, так как из него следует, что пересказ мифов не обходится без последствий, как для рассказчика, так и для слушателей. Простым фактом передачи мифа длительность, профанное время, по крайней мере, символически, уничтожается. Рассказчик и аудитория переносятся во время сакральное и мифическое. Мы попытались показать в другой работе, что уничтожение профанного времени с помощью имитации образцовых моделей и осовременивания мифологических событий, составляет словно особый знак каждого традиционного общества и что этого знака, только его одного, достаточно, для того чтобы отличить архаический мир от наших современных обществ. В традиционных обществах пытались, сознательно и умышленно, периодически уничтожать Время, стирать прошлое и возрождать Время серией ритуалов, которые некоторым образом восстанавливали космогонию. Мы можем здесь обойтись без изложения подробностей, которое отдалило бы нас от нашей темы. Вспомним лишь о том, что миф вырывает человека из его собственного времени, из его личного, хронологического, «исторического» времени и отправляет его, по крайней мере, символически, в Великое Время, в парадоксальный момент, который не может быть измерен, потому что он не имеет длительности. Это равносильно тому, что миф предполагает разрыв со Временем и окружающим миром; он проделывает дыру в Великое Время, в сакральное Время.
    Просто слушая миф, человек забывает свое профанное состояние, свою «историческую ситуацию», как это принято говорить сегодня. Вовсе не обязательно участвовать в некой исторической цивилизации, чтобы иметь возможность сказать о ком-либо, что он находится в «исторической ситуации». Австралиец, который питается насекомыми и корешками, также находится в «исторической ситуации», то есть, в ситуации очень ограниченной, выраженной некой идеологией и поддерживаемой определенным типом социальной и экономической организации; в данном случае жизнь австралийца с большой степенью вероятности представляет вариант исторической ситуации палеолитического человека. Так как выражение «историческая ситуация» не обязательно предполагает «историю» в обычном смысле слова; оно означает лишь состояние человека как таковое, то есть, состояние, управляемое определенной системой отношений. Итак, как австралиец, так и индивидуум, принадлежащий гораздо более развитой цивилизации, например, китаец или индиец, или фермер из какой-нибудь европейской страны, слушая миф, некоторым образом забывает свою собственную ситуацию и оказывается перенесенным в иной мир, во Вселенную, которая уже не есть его жалкая маленькая повседневная вселенная.
    Вспомним, что для каждого из этих индивидуумов, как для австралийца, так и для китайца, индийца и европейского крестьянина, мифы истинны, потому что они сакральны, потому что они рассказывают о священных Существах и событиях. В результате, пересказывая или слушая миф, мы восстанавливаем контакт с сакральным и с реальностью, а совершая это, мы преодолеваем профанное состояние, «историческую ситуацию». Иными словами, мы преодолеваем преходящее состояние и тупое самодовольство, являющиеся уделом каждого человека вследствие того, что каждый человек «невежественен», то есть, он идентифицирует себя самого и Реальность со своей личной, частной ситуацией. Ибо невежество есть, в первую очередь, эта ложная идентификация Реальности с тем, чем каждый из нас, как нам кажется, является или, как нам кажется, владеет. Политик верит в то, что единственная и истинная реальность – это политическая власть, миллионер уверен, что только богатство реально, ученый думает то же самое о своих исследованиях, книгах и лабораториях и так далее. Аналогичная ситуация встречается равным образом у наименее цивилизованных народов, «примитивных» и «дикарей». С той лишь разницей, что у них мифы все еще остаются живыми и поэтому мешают им полностью и постоянно самоидентифицироваться с не-реальностью. Периодический пересказ мифов разрушает стены, воздвигнутые иллюзиями профанного существования. Миф постоянно возвращает актуальность Великого Времени и таким образом проецирует слушателей на план сверхчеловеческий и сверхисторический, что, среди прочего, позволяет этой аудитории приблизиться к Реальности, которую невозможно достичь на плане индивидуальной профанной жизни.

    ИНДИЙСКИЕ МИФЫ О ВРЕМЕНИ

    Некоторые индийские мифы особенно удачным образом иллюстрируют эту основную функцию «разрушать» индивидуальные время и историю и актуализировать мифическое Великое Время. Приведем один знаменитый пример, взятый из Брахмавайварты Пураны, который покойный Генрих Циммер кратко изложил и прокомментировал в своей книге Myths and Symbols in Indian Art and Civilization. Этот текст сразу вводит понятие Великого Времени как инструмента познания, а значит, свободного от связей с Майей.
    После своей победы над драконом Вритрой, Индра решает перестроить и украсить обиталище богов. Вишвакарман, божественный мастер, после года работы сумел построить великолепный дворец. Но Индра не удовлетворен результатом: он хочет расширить строение, сделать его еще более величественным, чтобы ему не было равных в мире. Изнуренный усилиями, Вишвакарман жалуется Браме, Богу творцу. Тот обещает ему помочь и обращается к Вишну, Высшему Созданию, чьим инструментом был Брама. Вишну берет на себя миссию вернуть Индру к реальности.
    В один прекрасный день к Индре в его дворец приходит оборванный мальчик. Это был сам Вишну, принявший такой вид, чтобы унизить Царя Богов. Не открывая ему вначале своей личности, он называет Индру «мой мальчик» и начинает ему рассказывать о бесконечных Индрах, которые населили к настоящему времени бесконечные Вселенные. «Жизнь и царствование одного Индры», - говорит он, - «длится 71 эон (один цикл, mahâyuga включает в себя 12 000 божественных лет, то есть 4 320 000 лет); один день и одна ночь Брамы эквивалентны 28 жизням Индры, но жизнь одного Брамы, исчисляемая в таких днях и ночах, составляет всего 108 лет. Один Брама следует за другим, один ложится, а другой встает. Их нельзя сосчитать. Этим Брамам нет числа – уж не говоря об Индрах!»
    «Но кто сможет оценить количество Вселенных, в каждой из которых свой Брама и свой Индра? За пределами самого отдаленного времени, за пределами всякого вообразимого пространства Вселенные бесконечно рождаются и умирают. Как легкие суда, эти Вселенные плывут по водам чистым и бездонным, которые формируют тело Вишну. Из каждой поры этого тела Вселенная поднимается на мгновение и взрывается. Сможете ли вы их сосчитать? Думаете ли вы, что вам под силу перечислить богов всех этих Вселенных – Вселенных существующих и бывших в прошлом?»
    Во время речи мальчика в большом зале дворца появилась процессия муравьев. Организованная в колонну шириной в два метра, масса муравьев шествовала по полу. Мальчик их замечает, останавливается, а затем, удивленный, неожиданно разражается смехом. «Почему ты смеешься?» - спрашивает Индра. «Я увидел муравьев, о Индра, следующих длинной вереницей. Каждый из них когда-то был Индрой. Как и вы, каждый из них, благодаря добродетели своей набожности, когда-то был возведен в ранг Царя Богов. Но теперь, после множества перерождений, каждый из них вновь стал муравьем. Эта армия муравьев – армия бывших Индр…»
    В результате этого откровения Индра понимает тщетность своей надменности и своих амбиций. Он зовет прекрасного архитектора Вишвакармана, по-царски его награждает и навсегда отказывается расширять свой дворец богов.
    Замысел этого мифа прозрачен. Вызывающее головокружение напоминание о бесчисленных Вселенных, появляющихся из тела Вишну и в нем исчезающих, оказалось достаточным, чтобы пробудить Индру: то есть, заставить его преодолеть ограниченный и строго обусловленный горизонт его «положения» Царя Богов. Даже хотелось бы добавить: его «исторического положения», так как Индра оказывается Великим Военачальником богов в определенный исторический момент, на определенном этапе грандиозной космической драмы. Индра выслушивает из уст самого Вишну истинную историю: реальную историю вечного созидания и разрушения миров, рядом с которой его собственная история, его бесчисленные героические приключения, достигающие кульминации в победе над Вритрой, кажутся, действительно, «надуманными историями», иными словами, событиями, лишенными трансцендентного значения. Истинная история открывает ему Великое Время, мифическое время, которое служит настоящим источником каждого существа и каждого космического события. И только потому, что ему удается превзойти свою «ситуацию», обусловленную исторически, и разорвать вуаль иллюзий, созданную профанным временем, то есть, его собственной «историей», Индра выздоравливает от своей гордыни и своего невежества; говоря христианскими терминами, он «спасен». И эту искупительную функцию миф осуществляет не только для Индры, но также для любого человека, который слушает о его приключениях. Преодолеть профанное время, вернуться в мифическое Великое Время равнозначно нахождению истинной реальности. Той строго метафизической реальности, к которой нельзя приблизиться иначе, чем через мифы и символы.
    Этот миф имеет продолжение, к которому мы еще вернемся. А сейчас уточним, что концепция циклического и бесконечного Времени, представленная в такой захватывающей манере Вишну, это пан-индийская концепция космических циклов. Вера в периодическое создание и разрушение Вселенной встречается уже в Атхарваведе (X, 8, 39-40). Впрочем, она принадлежит Weltanschauung всех архаических обществ.

    ДОКТРИНА О ЮГАХ

    Итак, Индия разработала доктрину космических циклов, увеличивая в ужасающих пропорциях число периодических творений и разрушений Вселенной. Самой мелкой единицей измерения цикла служит yuga, «эпоха». Каждой юге предшествует «рассвет» и за каждой следует «закат», которые соединяют «эпохи» между собой. Полный цикл, или mahâyuga, состоит из четырех «эпох» неравной длительности, самая длинная появляется в начале цикла, а самая короткая его завершает. Названия этих юг взяты из наименований «ходов» в игре в кости. Krta Yuga (от глагола kr, «делать, выполнять») означает «совершенная эпоха», то есть, в игре в кости, выигрышный ход, когда выходит кубик на четыре очка. Потому что в индийской традиции число четыре символизирует целостность, полноту и совершенство. Krta Yuga – это прекрасная эпоха, вот почему ее также называют satyayuga, то есть, «реальная эпоха», истинная, аутентичная, совершенная. С любой точки зрения, это золотой век, доставляющая блаженство эпоха, где царит справедливость, счастье, изобилие. В период Крита юги нравственный порядок Вселенной, dharma, соблюдается во всей его целостности. И более того, он соблюдается спонтанно, без противоречий, всеми людьми, так как во время Крита юги дхарма идентифицируется некоторым образом с человеческой жизнью. Совершенный человек Крита юги воплощает космические правила, а значит, нравственный закон. Его жизнь образцовая, архетипическая. В других традициях, не индийских, этот золотой век соответствует первичной райской эпохе.
    Следующая эпоха, tretâ yuga, «тройка», названная так из-за кубика игры в кости с тремя точками, уже отмечает начало упадка. Люди следуют дхарме уже только на три четверти. Работа, страдание и смерть становятся уделом человека. Долг уже не выполняется автоматически, а ему нужно учиться. Особенности, присущие каждой касте, начинают меняться. Во время dvâparayuga (век, характеризующийся «двойкой») на земле работает уже только половина дхармы. Грехи и несчастья множатся, длительность человеческой жизни сокращается. В kali yuga, «плохое время», от дхармы остается уже только четверть. Термин kali означает кубик, отмеченный одной единственной точкой, а значит, проигрышный ход (персонифицированный, к тому же, злым гением); кали также означает «спор, разногласие», а в целом, самую худшую группу существ или предметов. Человек и общество достигают в Кали югу точки наибольшего разложения. Согласно Вишну Пуране (IV, 24), синдром Кали юги узнается по тому факту, что во время этой эпохи только собственность придаёт социальную значимость, богатство становится единственным источником добродетели, только страсть и роскошь связывают супругов, лишь обман и ложь позволяют преуспеть в жизни, секс – единственный источник радости, а внешнюю религиозность (ничего, кроме ритуала), путают с духовностью. Вот уже много тысяч лет мы живем, конечно же, в Кали юге.
    Цифры 4, 3, 2 и 1 обозначают одновременно сокращающуюся длительность каждой следующей юги и постепенное уменьшение наполняющей ее дхармы, чему соответствует еще и уменьшение продолжительности человеческой жизни, сопровождающееся, как мы видели, прогрессивным падением нравов и постоянным снижением интеллекта. Некоторые индийские школы, как, например, Панчакатра, присоединяют к теории циклов доктрину «падения осознанности» (jflâna hramça).
    Можно подсчитать разными способами относительную длительность каждой из четырех юг; все зависит от значения, придаваемого годам, то есть, имеем ли мы дело с годами человеческими или с годами «божественными», каждый из которых составляет 360 лет. Ограничимся несколькими примерами. Согласно некоторым источникам (Ману I, 69 sq.; Махабхарата, III, 12, 826), Крита юга длится 4000 лет плюс 400 лет «восхода» и столько же «заката»; затем идет Трета юга, 3000 лет, Двапара 2000 лет и Кали юга 1000 лет (плюс, соответственно, «восход» и «закат»). Полный цикл, махаюга, составляет, таким образом, 12000 лет. Переход из одной юги в другую совершается через «закат», отмечающий декрещендо внутри самой юги, каждая из которых заканчивается периодом сумерек. По мере того как мы приближаемся к концу цикла, то есть, к четвертой и последней юге, «сумерки» становятся все более насыщенными. Последняя юга, в которой мы сейчас живем, рассматривается также, как истинное «время сумерек», так как, по игре слов, ее сопоставляют с богиней Kàlï, что означает «черная». Кали – это одно из многих имен Великой Богини, Шакти, супруги бога Шивы. Сопоставим это имя Великой Богини с санскритским словом kâla, «время»; таким образом, Кали не только «черная», но она еще и является персонификацией Времени. Какова бы ни была этимология слов, но соответствие между kâla, «Временем», богиней Kâlï и kali-yuga допустимо на уровне структуры: Время «черное», потому что оно иррационально, жестко, безжалостно, а Кали, как и все остальные Великие Богини, является хозяйкой Времени, судеб, которые она кует и завершает.
    Полный цикл, mahâyuga, заканчивается «растворением», pralaya, которая повторяется более радикальным образом (mahàpralaya, «Великое растворение») в конце тысячного цикла. Потому что последующие предположения расширили и воспроизвели в бесконечности первичный ритм: «созидание-разрушение-созидание», проецируя единицу измерения, югу, на все более и более крупные циклы. 12 000 лет одной махаюги считались «божественными годами», каждый длительностью в 360 лет, что в совокупности дает 4 320 000 лет для одного космического цикла. Тысяча подобных махаюг составляют kalpa («форму»); 14 кальп составляют одну manvantâra. (Ее так называют потому, что предполагают, что каждая манвантара управляется Ману, мифическим Предком-Царем). Одна кальпа эквивалентна одному дню жизни Брамы, а другая кальпа – ночи. Сто таких «лет» Брамы, то есть, 311 000 миллиардов человеческих лет, составляют жизнь этого бога. Но такая существенная продолжительность жизни Брамы не исчерпывает Времени, так как боги не вечны, а космическое творение и разрушение продолжается ad infinitum.
    Из этой лавины цифр стоит запомнить, что космическое время носит циклический характер. Действительно, мы участвуем в бесконечном повторении одного и того же феномена (творение-разрушение-новое творение), подсказываемого каждой югой («восход» и «закат»), но полностью реализующегося в махаюге. Таким образом, жизнь Брамы составляет 2 560 000 этих махаюг, каждая из которых проходит через те же этапы (Крита, Трета, Двапара, Кали) и заканчивается пралайей, ragnardk («окончательным» разрушением в смысле полного растворения космического Яйца, что происходит в конце каждой кальпы, на протяжении махапралайи. Уточним, что махапралайя подразумевает регрессию всех «форм» и всех видов жизни в первичную недифференцированную prakrti. На мифическом плане ничего не существует вне первичного Океана, на поверхности которого спит Великий Бог, Вишну).
    Вдобавок к метафизическому обесцениванию человеческой жизни как истории - которая по своим пропорциям и благодаря одному только факту своей продолжительности провоцирует размывание всех форм, истощая их онтологическую субстанцию, - и к мифу о совершенстве начал, универсальной традиции, которую мы здесь тоже обнаруживаем (миф об утраченном со временем рае, о простом факте его осуществления, принятия им формы и длительности существования), в этой оргии цифр нашего внимания заслуживает вечное повторение основного ритма Космоса: его периодического разрушения и воссоздания. Из этого цикла без начала и конца, представляющего космическое проявление mâyâ, человек может вырваться только с помощью акта духовного освобождения (так как все индийские сотериологические решения сводятся к освобождению от космической иллюзии и к духовной свободе).
    Две крупные неортодоксии, буддизм и джайнизм, принимают в основных чертах эту же пан-индийскую доктрину циклического времени и сравнивают ее с колесом с двенадцатью лучами (этот образ уже использовался в ведических текстах; см. Атхарваведа, Х, 8, 4, Ригведа, I, 164, 115 и т.д.). Буддизм принимает в качестве единицы измерения космических циклов kalpa (на пали – kappa), разделенную на изменяющееся число единиц, называемых в текстах asamkhyeya («неисчислимые», на пали – asankheyya). Палийские источники говорят, в основном, о четырех asankheyya и ста тысячах kappa (см., например, Джатака, I, 2). В махаянской литературе число «неисчислимых» варьирует между 3, 7 и 33, и их ставят в соответствие с местом Бодхисаттвы в различных Космосах. Прогрессирующее падение человека отмечается в буддистской традиции уменьшением продолжительности человеческой жизни. Так, согласно Дигханикайя (II, 2-7), во времена первого Будды, Випасси, который появился 91 кальпу назад, продолжительность человеческой жизни составляла 80 000 лет; во времена второго Будды, Сикхи, (31 кальпу назад) – 70 000 лет и так далее. Седьмой Будда, Гаутама, появился на свет, когда человеческая жизнь составляла не более 100 лет, то есть сократилась до последнего предела. (Ту же картину мы находим в иранских апокалипсисах). Тем не менее, как в буддизме, так и во всей индийской философии, время не имеет границ; и Бодхисаттва возродится снова, чтобы объявить хорошую новость о спасении для всех людей in aeternum. Единственная возможность выйти из границ времени, разорвать железный круг воплощений – это прекращение человеческого состояния и обретение Нирваны. Более того, все эти «неисчислимые» и все эти бесчисленные эоны имеют еще и сотериологическую функцию: простое созерцание их панорамы пугает человека и заставляет его осознать, что он должен миллиарды раз начинать заново это мимолетное существование и испытывать без конца одни и те же страдания, и это усиливает его желание убежать, то есть толкает его окончательно преодолеть свое состояние «бытия».

    КОСМИЧЕСКОЕ ВРЕМЯ И ИСТОРИЯ

    Остановимся на минуту именно на этом моменте: на образе бесконечного Времени, бесконечного цикла творения и разрушения Вселенной, на мифе вечного возвращения, расцениваемого как «инструмент познания» и способ освобождения. На фоне перспективы Великого Времени каждая жизнь непрочна, мимолетна, иллюзорна. Рассматриваемые на плане основных космических ритмов, то есть на плане махаюг, кальп, манвантар, не только человеческая жизнь и сама история – со всеми ее империями, династиями, ее бесчисленными революциями и контрреволюциями – кажутся эфемерными, до некоторой степени нереальными, но и сама Вселенная лишена реальности, потому что, как мы видели, вселенные постоянно рождаются из неисчислимых пор на теле Вишну и исчезают так же быстро, как пузырьки воздуха, лопающиеся на поверхности воды. Существование внутри Времени онтологически является несуществованием, нереальностью. Именно в таком смысле нужно понимать утверждение индийского идеализма, и в первую очередь, Веданты, что мир иллюзорен, что он лишен реальности. Он лишен реальности, потому что его длительность ограниченна, потому что в перспективе вечного возвращения она есть не-длительность. Этот стол нереален не потому, что он не существует в истинном смысле слова, не потому, что он – иллюзия без смысла; так как он не иллюзия; именно в настоящий момент он существует. Но этот стол иллюзорен, так как он не будет существовать еще десять тысяч или сто тысяч лет. Исторический мир, общества и цивилизации, создаваемые с трудом усилиями тысяч поколений, все это иллюзорно, потому что на плане космических ритмов исторический мир длится всего лишь мгновение. Ведантист, буддист, йогин, садху и др., извлекая логические заключения из уроков бесконечного Времени и Вечного Возвращения, отказываются от мира и ищут абсолютную Реальность; ибо только познание Абсолюта помогает им освободиться от иллюзии, сорвать вуаль Майи.
    Но отказ от мира – это не единственное последствие, которое индиец имеет право извлечь из открытия бесконечного циклического Времени. Насколько мы начинаем лучше понимать сегодня, Индия знала не только отрицание и полный отказ от мира. Все так же исходя из догмата присущей Космосу нереальности, индийская философия разработала еще и путь, который не обязательно приводит к аскезе и отказу от мира. Например, это путь, предлагаемый Кришной в Бхагавадгите: phalatrsnavairâgya, то есть, «отказ от плодов своих действий», от выгоды, которую можно получить от своих действий, но не от самих действий. Это путь, который объясняет продолжение мифа о Вишну и Индре, о чьих приключениях мы рассказали выше.
    Действительно, посрамленный откровением Вишну, Индра отказывается от своего призвания бога воина и удаляется в горы практиковать самый строгий аскетизм. Иными словами, он готовится извлечь тот единственный, как ему представляется, логический урок из открытия нереальности и тщеты мира. Он оказывается в той же ситуации, что и принц Сиддхартха, когда он покинул свой дворец и своих жен в Капилавасту и начал с сурового умерщвления плоти. Но мы можем спросить себя, имел ли право Царь Богов, супруг, делать подобные выводы из познания метафизического порядка, не подвергали ли опасности мировое равновесие его отказ и аскеза. Действительно, вскоре после этого его жена, царица Шачи, в отчаянии из-за того, что ее покинули, умоляет о помощи их духовного наставника Брихаспати. Взяв ее за руку, Брахиспати подходит к Индре и долго говорит с ним, не только о достоинствах созерцательной жизни, но также и о важности активной жизни, которая достигает своей полноты именно в нашем мире. Таким образом, Индра получает второе откровение: он понимает, что каждый должен следовать собственным путем и реализовывать свое предназначение, то есть, в конечном счете, выполнять свой долг. Но так как его предназначение и его долг были продолжать оставаться Индрой, он возвращается к собственной личности и продолжает свои героические приключения, лишенный гордости и тщеславия, потому что он понял тщету любого «положения», даже если оно относится к Царю богов…
    Такое продолжение мифа восстанавливает равновесие: важно не отказываться от своего героического положения, безуспешно стремясь соединиться с универсальной Сущностью, а сохранять осознавание перспективы Великого Времени, продолжая выполнять свой долг в рамках времени исторического. Именно этот урок дает Кришна Арджуне в Бхагавадгите. В Индии, впрочем, как и почти везде в архаическом мире, это открытие Великого Времени, получаемое через периодическое воспроизведение мифов, помогает бесконечному продлению определенного порядка, метафизического, этического и социального одновременно, порядка, который вовсе не приводит к возвеличиванию Истории, так как перспектива мифического Времени делает иллюзорным любой отрезок исторического времени.
    Как мы только что увидели, миф циклического и бесконечного Времени, разрушая иллюзии, сплетенные мелкими ритмами Времени, то есть, историческим временем, открывает нам одновременно неустойчивость и, в конце концов, онтологическую нереальность Вселенной, а также путь нашего освобождения. Действительно, можно спастись от сетей Майи или путем созерцания, отказавшись от мира и практикуя аскезу и соответствующие мистические техники, или же путем активным, продолжая оставаться в миру, но прекратив пользоваться «плодами своих действий» (phalatrsnavairâgya). Как в одном случае, так и в другом, важно не верить исключительно в реальность форм, которые рождаются и исчезают во Времени. Никогда нельзя терять из вида, что эти формы «настоящие» только на их собственной плоскости отсчета, но что онтологически они лишены сущностности. Как мы отметили выше, Время может сделаться инструментом познания, в том смысле, что нам достаточно спроецировать какую-то вещь или существо на план космического Времени, и мы сразу осознаем их иллюзорность. Гносеологическая и сотериологическая функция такой смены перспективы, полученной открытием основных временных ритмов, великолепно представлена некоторыми мифами, касающимися Майи Вишну.
    Вот один из этих мифов в его современном и популярном варианте, рассказанный Шри Рамакришной. Когда знаменитый аскет по имени Нарада заслужил милость Вишну своими бесчисленными аскезами, бог явился ему и пообещал исполнить любое желание. «Покажи мне магическую силу твоей mâyâ», - попросил его Нарада. Вишну согласился и сделал ему знак следовать за собой. Некоторое время спустя, находясь на пустынной дороге под палящим солнцем и испытывая жажду, Вишну велит ему пройти вперед несколько сотен метров, где он увидит маленькую деревеньку, и принести ему воды. Нарада бросается исполнять и стучит в дверь первого встреченного дома. Ему открывает очень красивая девушка. Аскет долго смотрит на нее и забывает, зачем пришел. Он заходит в дом, и родители девушки принимают его с почтением, достойным святого. Идет время. В конце концов, Нарада женится на девушке и познает радости семейной жизни и тяготы жизни крестьянина. Проходит двенадцать лет. У Нарады уже трое детей, и после смерти своего тестя он становится хозяином фермы. Но в течение двенадцатого года проливные дожди затопляют регион. Однажды ночью тонут стада, рушится дом. Поддерживая одной рукой свою жену, в другой держа двоих детей, посадив третьего на плечо, Нарада с трудом пробирается по залитой дороге. Но тяжесть слишком велика. Соскользнув, малыш падает в воду. Нарада оставляет других двоих детей и пытается его отыскать, но уже слишком поздно: потоком его отнесло далеко. Пока он искал младшего, вода поглотила двоих остальных, а затем и его жену. Нарада и сам падает, и поток несет его, лишенного сознания, как кусок дерева. Когда он приходит в себя, выброшенный на скалу, он вспоминает о своих несчастьях и разражается рыданиями. Но внезапно он слышит знакомый голос: «Дитя мое! Где же вода, которую ты должен был мне принести? Я жду тебя уже больше получаса!» Нарада поворачивает голову и смотрит. На месте потока, который все разрушил, он видит пустынные поля, сверкающие под солнцем. «Теперь ты понимаешь секрет моей Mâyâ?», - спрашивает его Бог.
    Нарада, конечно, не мог утверждать, что он все понял, но он понял одну основную вещь: теперь он знал, что космическая Майя проявляется через Время.

    «УЖАС ВРЕМЕНИ»

    Миф о циклическом Времени, то есть, о космических циклах, которые повторяются в бесконечности, не является прерогативой индийской философской мысли. Как мы показали в другой работе, традиционные общества – чьи представления о Времени так трудно понять именно потому, что они объясняются символами и ритуалами, глубинный смысл которых остается для нас порой недоступным, - традиционные общества представляют себе временное существование человека не только как повторение ad infinitum определенных архетипов и типичных поступков, но также как вечное возобновление. Действительно, символически и ритуально мир периодически воссоздается. По крайней мере, раз в году мы повторяем космогонию – и космогонический миф служит также прообразом огромному количеству действий, например, свадьбы или исцеления.
    Каков смысл всех этих мифов и всех этих ритуалов? Мир рождается, рушится, рассыпается и рождается снова в очень быстром ритме. Хаос и космогонический акт, который кладет конец хаосу новым творением, периодически возобновляются. Год, или то, что мы понимаем под этим термином, эквивалентен созданию, существованию и разрушению мира, Космоса. Очень возможно, что такая концепция периодического создания и разрушения мира, тем более что она подтверждается зрелищем периодического умирания и возрождения растительности, тем не менее, не является созданием земледельческих обществ. Она встречается в мифах обществ еще доземледельческих, и весьма вероятно, что это концепция лунной структуры. Луна, действительно, определяет наиболее заметные виды периодичности, и именно связанные с луной термины первыми послужили для выражения мер времени. Лунные ритмы всегда отмечают «созидание» (новая луна), за которым следует рост (полная луна), уменьшение и «смерть» (три ночи без луны). Очень возможно, что образ этого вечного рождения и смерти луны поспособствовал кристаллизации интуиции первых людей в связи с периодичностью Жизни и Смерти и вызвал появление мифа о периодическом создании и разрушении мира. Самые древние мифы о потопе представляют лунные структуру и происхождение. После каждого потопа мифический Предок дает рождение новому человечеству. А часто случается, что этот мифический Предок принимает вид лунного животного. (В этнологии так называют тех животных, чья жизнь представляет чередование, и в первую очередь, периодические появления и исчезновения).
    Для «примитивных» народов, таким образом, Время циклично, мир периодически создается и разрушается, а лунный символизм «рождения-смерти-рождения» представлен в большом количестве мифов и ритуалов. И из такого наследства незапамятных времен выработана пан-индийская доктрина мировых эпох и космических циклов. Конечно, архетипический образ вечного лунного рождения, смерти и возрождения значительно переработан индийской философской мыслью. Что касается астрономического аспекта юг, возможно, что на него оказали влияние космологические и астрологические идеи вавилонян. Но на этих предполагаемых исторических влияниях Месопотамии на Индию мы здесь не будем останавливаться. Нам важно осветить следующий факт: увеличивая все смелее длительность и количество космических циклов, индиец имел в виду сотериологическую задачу. Пораженный бесконечным числом рождений и возрождений Вселенных, которое сопровождается таким же значительным количеством рождений и возрождений человечества, управляемого законом Кармы, индиец был некоторым образом вынужден искать выход из этого космического колеса и этих бесконечных переселений. Доктрины и мистические техники, преследующие цель освободить человека от боли и ужасного цикла «жизнь-смерть-возрождение», берут мифические образы космических циклов, их углубляют и используют для своих прозелитских задач. Вечное возвращение для индийцев постведической эпохи, то есть для индийцев, которые открыли «страдание существования», равнозначно вечному циклу перерождений, управляемому Кармой. Этот мир, иллюзорный и преходящий, мир самсары, мир боли и невежества, этот мир разворачивается под знаком Времени. Освобождение от этого мира и обретение Спасения эквивалентно освобождению от космического Времени.

    ИНДИЙСКИЙ СИМВОЛИЗМ ИЗБАВЛЕНИЯ ОТ ВРЕМЕНИ

    В санскрите термин kâla используется для обозначения, как периодов времени бесконечной длительности, так и определенного момента времени – так же, как и в европейских языках. (Например, «What time is now?»). В наиболее древних текстах подчеркивается временный характер всех вселенных и всех возможный существований: «Время породило все, что было, и все, что будет» (Атхарваведа, XIX, 54,3). В Упанишадах и Брахманах Вселенских Дух, абсолютное Существо считается одновременно преодолевающим Время и источником и основой всего, что проявляется во Времени: «Господь всего, что было и что будет, он есть одновременно сегодня и завтра» (Кена Упанишада, IV, 13). И Кришна, являясь Арджуне в образе космического Бога, заявляет: «Я – Время, которое, прогрессируя, разрушает мир» (Бхагавадгита, XI, 32).

    Как нам известно, Упанишады различают два аспекта Брахмана, универсального Существа: «материальный и нематериальный, смертный и бессмертный, фиксированный (sthita) и подвижный, и т.п.». (Брихадараньяка Упанишада, II, 3, 1). Стоит отметить, что и Вселенная в своих аспектах проявленном и непроявленном, и Дух в своих состояниях обусловленности и не-обусловленности покоятся в Едином, в Брахмане, который содержит все полярности и все противоположности. Так, Майтри Упанишада (VII, 11, 8), уточняя эту биполярность универсального Существа на плане Времени, различает «две формы» (dve rupe) Брахмана (то есть аспекты «двух природ» (dvaitibhâva) единой сущности (tad ekam)), как «Время и Без-Времени» (kâlaç-câkalaçca). Иными словами, Время как Вечность – это два аспекта единого Принципа: в Брахмане nunc fluens и nunc stans совпадают. Майтри Упанишада продолжает: «То, что предшествует Солнцу, есть Без-Времени (akâla) и неразделенное (akala); но то, что начинается с Солнцем, есть Время, имеющее части (sakala), и его формой является Год…»
    Выражение «то, что предшествует Солнцу» может быть также понято на плане космологии, как относящееся к эпохе, предшествовавшей Творению, - так как во время интервалов между махаюгами или кальпами, в течение Великих Космических Ночей, длительность больше не существует, - но оно используется скорее на плане метафизическом и сотериологическом, то есть, оно указывает на парадоксальную ситуацию того, кто обретает просветление, кто становится jivan-mukta, «освобожденный при жизни», и этим фактом преодолевает Время, в том смысле, что больше не участвует в его длительности. Действительно, Чхандогья Упанишада (III, 11) утверждает, что для мудреца, для просветленного Солнце остается неподвижным. «Но поднявшись в зенит, оно (Солнце) дальше не поднимается и больше не заходит. Оно остается одно в Центре (ekala eva madhye sthâtâ). Отсюда эта строфа: «Никогда там (то есть в трансцендентном мире Брахмана) оно не заходило, никогда оно не вставало. Оно ни встает, ни садится; однажды и навсегда (sakrt) оно находится в небе для того, кто знает доктрину брахмана».
    Здесь речь идет, конечно, о сложном трансцендентном образе: в зените, то есть, на вершине небесного свода, в «Центре мира», там, где возможны прорывы уровней и связи между тремя космическими зонами – Солнце (=Время) остается неподвижным для того, «кто знает»; nunc fluens парадоксальным образом трансформируется в nunc stans . Просветление, осознание реализует чудо выхода из Времени. Парадоксальный момент просветления в ведических текстах и упанишадах сравнивается со вспышкой света. Внезапно возникает понимание Брахмана, подобно молнии (Кена Упанишада, IV, 4,5). «В озарении истина» (Каушитаки Упанишада, IV, 2). Мы знаем, что тот же образ: молнии - духовного просветления встречается в греческой метафизике и христианской мистике.
    Остановимся ненадолго на этом мифическом образе: зенит – который одновременно и Вершина Мира, и истинный «Центр», микроскопическая точка, через которую проходит Космическая Ось (Axis Mundi). В прошлом году на лекции я показал важность этой символики для архаической мысли. «Центр» представляет собой идеальную точку, принадлежащее не профанному, геометрическому пространству, а пространству сакральному, в котором может осуществляться связь с Небом или с Адом. Иными словами, «Центр» - это парадоксальное место прорыва уровней, точка, где можно преодолеть осязаемый мир. Но тем же фактом, что мы преодолеваем Вселенную, созданный мир, мы преодолеваем и время, длительность, и обретаем стазис, вечное вневременное присутствие.
    Взаимосвязи между актом преодоления пространства и преодолением течения времени очень хорошо показаны в мифе, касающемся Рождения Будды. Мадджхима Никая (III, p. 123) рассказывает, что «Родившись, Бодхисаттва сразу же, твердо упираясь ногами, делает семь больших шагов на север, причем над ним (боги) держат белый зонтик. Он осматривает все вокруг и благородным голосом заявляет: «Я – глава мира. Я – лучший в мире. Я – первый в мире. Я самый старший в мире. Это – мое последнее рождение. После этого для меня не будет других жизней». Эта мифическая особенность Рождения Будды описывается, с разными вариациями, в более поздней литературе – в Никая Агама, Виная и в биографиях Будды. Sapta padâni, семь шагов, которые приводят Будду на вершину мира, фигурировали также в искусстве и иконографии буддизма. Символизм «семи шагов» достаточно прозрачен. Выражение «я – глава мира» (aggo'ham asmi lokassa) означают космическую трансцендентность Будды. Действительно, он достиг «вершины мира» (lokkagge), пройдя через семь космических уровней, чему соответствуют, как нам известно, семь планетарных небес. Но этим же самым действием он также преодолевает время, потому что в индийской космологии точкой начала творения является вершина, а следовательно, эта точка и самое «старое» место мира. Вот почему Будда восклицает: «Я самый старший в мире» (jettho'ham asmi lokassa). Так как, достигнув космической вершины, Будда становится современником начала мира. Магическим образом он ликвидировал время и творение и находится во вневременном моменте, предшествующем космогонии. Необратимость космического времени, страшный закон для всех, кто живет в иллюзии, больше не работает для Будды. Для него время обратимо, и он может его знать заранее, так как Будда знает не только прошлое, но и будущее. Для нас важно подчеркнуть, что Будда не только становится способным ликвидировать время, но он может его пересекать в обратном направлении (patiloman, skr.pratiloman, «против шерсти»), И это также может быть верно для буддистских монахов и йогинов, которые, прежде чем достичь Нирваны или samâdhi, совершают «возвращение назад», позволяющее им узнать свои прошлые жизни.

    РАЗБИТОЕ ЯЙЦО

    Наравне с этим образом преодоления пространства и времени путем пересечения семи космических уровней, что проецирует Будду в «Центр» мира и одновременно помещает его во вневременной момент, предшествующий творению мира, существует иной образ, который удачно объединяет символику пространства и времени. В своем замечательном докладе Поль Мюс привлек внимание к тексту Сутта-Вибханга,: «Как-то курица снесла яйца, говорит Будда, восемь или десять, или двенадцать, и курица уселась на них и сохраняла их в тепле, хорошенько их укрыв; и вот один из цыплят, первый, кончиком своего когтя или клювом разбивает скорлупу и благополучно выходит из яйца, как же назвать этого птенца – старшим или младшим? – Его назовут старшим, почтенный Гаутама, так как он среди них самый старший. – Так же, о, брахман, и среди людей, которые живут в невежестве, словно они заточены в яйцо; я ее разбил, скорлупу невежества, и единственный в мире я достиг благословенного, универсального достоинства Будды. Поэтому я, о брахман, старший, самый благородный среди людей».
    Как говорит Поль Мюс, «это образы обманчивой простоты. Чтобы их понять, нужно вспомнить, что брахманическая инициация рассматривалась как второе рождение. Наиболее распространенным именем посвящаемых было имя djiva: «дважды рожденный, twice-born». Однако, птицы, змеи и т.д. тоже получали это имя, как рожденные из яйца. Появление яйца приравнивалось к «первому рождению», то есть, к естественному рождению человека. Вылупливание из яйца соответствовало сверхъестественному рождению – инициации. Вместе с тем, брахманические законы устанавливают тот принцип, что посвященный в социальном плане является высшим, старшим по отношению к непосвященному, каковы бы ни были их соотношения возрастные и родственные» (Mus, приведенный труд, pp. 13-14).
    Но есть еще кое-что. «Как бы мы описали, даже метафорически, сверхъестественное рождение Будды, уподобляя его разбиванию яйца, где заключен, в потенции, «Перворожденный» (jyeshta) Вселенной, не придя естественным образом к мысли о «космическом яйце» брахманических традиций, откуда на заре времен выходит первичный Творец, которого называют по-разному: Золотой Эмбрион (Hiranyagarbha), Отец или Хозяин Созданий (Prajâpati), Агни (Бог огня и ритуальный Огонь) или brahman (священный принцип, «молитва», текст гимнов и т.д., обожествленный)?» (Mus, p. 14). Однако мы знаем, что «космическое яйцо» «формально идентифицируют с Годом, символическим выражением космического времени: samsara, другой образ циклического времени, если разобраться в его истоках, точно соответствует мифическому яйцу» (Там же. p. 14, прим. 1).
    Таким образом, преодоление Времени представлено символами как космологическими, так и пространственными. Разбить скорлупу яйца равнозначно тому, чтобы, по словам Будды, разбить самсару, колесо жизней, то есть, преодолеть как космическое Пространство, так и циклическое Время. В этом случае Будда также использует образы, аналогичные тем, с которыми нас познакомили Веды и Упанишады. Неподвижное Солнце в зените из Чандогья Упанишады – это пространственный символ, который отражает парадоксальный факт побега из Космоса с той же силой, как и буддистский образ разбитого яйца. У нас еще будет возможность встретиться с такими архетипическими образами, используемыми как символы трансцендентности, при рассмотрении некоторых аспектов йогических тантрических практик.

    ФИЛОСОФСКАЯ КОНЦЕПЦИЯ ВРЕМЕНИ В БУДДИЗМЕ

    Символика Семи Шагов Будды и Космического Яйца означает обратимость времени, и нам придется вернуться к этому парадоксальному процессу. Но вначале необходимо представить в основных чертах философскую концепцию времени, разработанную в буддизме, особенно, в махаянском буддизме. Для буддистов также время представляет собой непрерывный поток (samtâna), и из самого факта текучести времени следует, что любая «форма», проявленная во времени, не только подвержена разрушению, но и онтологически нереальна. Философы Махаяны много рассуждали по поводу мгновенности времени, то есть, текучести и, в конце концов, нереальности настоящего момента, который постоянно преобразуется в прошлое и не-существующее. Для буддистского философа, пишет Щербатский, «существование и не-существование не есть различные облики одной вещи, но это и есть сама вещь». Как говорит Шантаракшита, «природа любого существования – это его собственная мгновенность (состоящая из множества мгновений) стазиса и разрушений» (Таттва-санграха, р. 137; Щербатский, Буддийская логика, I, стр.94). Разрушение, на которое указывает Шантаракшита, это не эмпирическое разрушение, как, например, разбивается ваза, упав на землю, но это присущее и длящееся превращение в ничто каждого существования, которое оказывается включенным во Время. Именно поэтому Васубандху пишет: «так как обращение в ничто постоянно и непрерывно, не существует движения (реального)».Движение, а следовательно, и само время, длительность, это прагматический постулат, точно как индивидуальное Эго в буддизме есть прагматический постулат; но в качестве идеи движение не соотносится с внешней реальностью, потому что оно есть «нечто», созданное нами самими. Текучесть и мгновенность видимого мира, его непрестанное обращение в ничто, это истинно махаянское представление для выражения нереальности временного мира. Иногда из махаянской концепции времени делали вывод, что для философов Большой Колесницы движение прерывисто, что «движение состоит из серии неподвижностей» (Щербатский). Но как справедливо заметил Кумарасвами (цитируемое выше соч., р.60), линия не состоит из бесконечного числа точек, а она представляет собой континуум. Васубандху и сам об этом говорит: «развитие моментов не непрерывно» (nirantara-ksanautpâda). Термин самтана, который Щербатский переводит как «серия», этимологически означает «континуум».
    Все это не ново. Логики и метафизики Большой Колесницы всего лишь довели до крайних пределов пан-индийские догадки об онтологической нереальности всего, существующего во Времени. Текучесть скрывает нереальность. Единственной надеждой и спасением является Будда, который раскрыл Дхарму (абсолютную реальность) и показал путь в Нирвану. Рассуждения Будды неустанно возобновляют центральную тему его послания: все обусловленное нереально; но он никогда не забывает добавить: «это не я» (na me so attâ). Потому что он, Будда, идентичен Дхарме, а значит, он «простой, не сложный» (asamkhata) и «вневременной, без времени» (âkaliko, как говорит Ангуттара Никая IV, 359-406). Много раз Будда напоминает, что он превосходит эоны» (kappâtito... vipamutto), что он «не человек эона» (akkapiyo), то есть, что он реально не включен в циклический поток времени, что он превзошел космическое Время. Для него, говорит Самъютта Никая (1, 141) «не существует ни прошлого, ни будущего» (na tassa paccha na purattham atthi). Для Будды все времена стали настоящим (Висуддхи Магга, 411); то есть, он ликвидировал обратимость времени.
    Тотальное настоящее, вечное настоящее мистиков – это стазис, недлительность. Переведенная на символы пространства, недлительность, вечное настоящее есть неподвижность. И действительно, чтобы описать необусловленное состояние Будды или освобожденного, буддизм – как, впрочем, и йога, - использует выражения, соответствующие неподвижности, стазису. «Тот, чья мысль стабильна» (phita-citto; Дигна Никая II, 157), «тот, чей ум стабилен» (phit'attâ; там же, I, 57, etc.), «стабильность, неподвижность» и т.д. Не забудем о том, что первое и самое простое определение йоги, данное самим Патанджали в начале его Йога-сутр (I, 2): yogah cittavrttinirodhah, то есть, «йога – это блокирование всех проявлений сознания». Но блокирование не есть конечная цель. Йогин начинает с «остановки», «обездвиживания» проявлений своего сознания, своего психо-ментального потока. (Наиболее употребимое значение слова nirodha – это, впрочем, «ограничение, затруднение», что означает факт закрытия, огораживания и т.п.). Мы еще вернемся к последствиям, которые может иметь эта «остановка», эта «неподвижность» проявлений сознания на опыты йогинов со временем.
    Тот, «чья мысль стабильна», и для кого время больше не течет, живет в вечном настоящем, в stans. Настоящий момент, мгновение, nunc, называется на санскрите ksana, а на пали khana. Именно с помощью ksana, «момента», измеряется время. Но этот термин имеет еще и значение «благоприятного момента, возможности», и для Будды посредством такого «благоприятного момента» можно выйти из времени. Действительно, Будда советует «не терять момент», так как «они пожалеют, те, кто теряет момент». Он поздравляет тех монахов, которые «схватили момент» (khano vopatiladdho), и жалеет тех, для кого «момент прошел» (khanâtitâ; Самъютта Никая, IV, 126). Это означает, что после долгого пути, проведенного в космическом времени, через множество жизней, просветление мгновенно (ekaksana). «Мгновенное просветление» (eka-ksanâbhisambodhi), как его называют махаянские авторы, означает, что постижение Реальности происходит неожиданно, как молния. Это вербальный образ, базирующийся на символике молнии, который мы уже встречали в текстах Упанишад. Любой момент, любая ksana может стать «благоприятным моментом», парадоксальным мгновением, которое приостановит длительность и поместит буддистского монаха в nunc stans, в вечное настоящее. Это вечное настоящее больше не составляет часть времени, длительности; оно качественно отличается от нашего профанного «настоящего», от этого непрочного настоящего, которое пассивно всплывает между двумя не-сущими – прошлым и настоящим – и которое останавливается с нашей смертью. «Благоприятный момент» просветления можно сравнить с молнией (или с мистическим экстазом), которая передает откровение и которая парадоксальным образом продолжается вне времени.

    ОБРАЗЫ И ПАРАДОКСЫ

    Отметим, что все эти образы, с помощью которых пытаются выразить парадоксальный акт «выхода из времени», также подходят для обозначения перехода от невежества к состоянию просветленности (или, иными словами, от «смерти» к «жизни», от обусловленности к необусловленности и т.д.). «Grosso modo», их можно разделить на три группы: 1) образы, которые означают ликвидацию времени, а значит, просветление через прорыв уровней («разбитое Яйцо», Молния, Семь Шагов Будды и др.); 2) образы, выражающие немыслимую ситуацию (неподвижность Солнца в зените, стабильность потока состояний сознания, полная остановка дыхания в йогической практике и т.д.) и, наконец, 3) противоречивый образ «благоприятного момента», фрагмента времени, преобразованного в «момент просветления». Две последние группы образов тоже указывают на прорыв уровней, так как они выявляют парадоксальный переход от состояния «нормального» на профанном плане (движение солнца, поток сознания и др.) к состоянию «парадоксальному» (неподвижность солнца и т.д.) или подразумевают транссубстанциализацию, которая имеет место внутри самого временного момента. (Как нам известно, переход от профанной длительности к сакральному времени, приведенный в действие ритуалом, также достигается «прорывом уровней»; литургическое время не является продолжением профанной длительности, в которую оно включено, но, парадоксальным образом, продолжает время последнего совершенного ритуала; см. нашу работу Traité d'Histoire des Religions, pp. 332 и далее).
    Структура этих образов не должна нас удивлять. Любая символика трансцендентности парадоксальна, и ее невозможно понять на профанном плане. Наиболее часто используемый символ для обозначения прорыва уровней и проникновения в «мир иной», в мир сверхчувственный (будь то мир мертвых или богов) – это «трудный проход», лезвие бритвы. «Трудно пройти по заточенному лезвию бритвы, говорят поэты, чтобы выразить трудность пути (который ведет к высшему знанию)», утверждает Катха Упанишада (III, 14). Вспоминается евангельский текст: «Тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их» (Ев. от Матвея, 7, 14). «Тесные врата», острие бритвы, узкий и опасный мост – не исчерпывают всего богатства этого символизма. Другие образы представляют нам ситуацию, внешне не имеющую выхода. Герой инициатической сказки должен пройти там, где «встречаются ночь и день», или найти дверь в стене, где не видно ни одной двери, или подняться на Небо по проходу, который открывается лишь на мгновение, пройти меж двух жерновов, находящихся в постоянном движении, между двух скал, которые могут в любой момент сомкнуться, или же между челюстей чудовища и т.д. Все эти мифические образы выражают необходимость преодолеть противоположности, ликвидировать полярность, характеризующую состояние человечества, чтобы достичь высшей реальности. Как говорит Кумарасвами, «тот, кто хочет перенестись из этого мира в иной или вернуться оттуда, должен сделать это во вневременной и односторонний промежуток времени, разделяющий родственные, но противоположные силы, через которые можно пройти только мгновенно» (Symplegades, p. 486).
    Действительно, если для индийской философской мысли человеческое состояние определяется существованием противоположностей, то освобождение (то есть, ликвидация человеческого состояния) эквивалентно необусловленному состоянию, которое превосходит противоположности, или, что то же самое, тому состоянию, когда противоположности совпадают. Вспомним, что Майтри Упанишада, ссылаясь на проявленный и непроявленный аспекты Существования, различает «две формы» Брахмана как «Время и Без-Времени». Для Мудреца Брахман служит примером; освобождение – это «имитация Брахмана». Это означает, что для «того, кто знает», «Время» и «Без-Времени» теряют свою силу противоположностей, они больше не отличаются друг от друга. Чтобы проиллюстрировать эту парадоксальную ситуацию, достигнутую ликвидацией «пар противоположностей», индийская философская мысль, как любая другая архаическая философия, использует образы, сама структура которых включает противоречие (образы такого типа: найти дверь в стене, где не видно ни одной двери).
    Совпадение противоположностей еще лучше показано образом «мгновения» (ksana), которое трансформируется в «благоприятный момент». Казалось бы, ничто не отличает какой-либо фрагмент профанного Времени от вневременного мгновения, достигнутого с Просветлением. Чтобы лучше понять структуру и действие такого образа, нужно вспомнить о диалектике сакрального: некий объект парадоксальным образом становится иерофанией, вместилищем сакрального, при этом продолжая оставаться в своей пространственной среде (священный камень остается все тем же камнем и т.д.) С этой точки зрения, образ «благоприятного момента» отражает парадокс совпадения противоположностей с еще большей силой, чем образы противоречивых ситуаций (типа неподвижного Солнца и т.п.).

    ТЕХНИКИ «ВЫХОДА ИЗ ВРЕМЕНИ»

    Мгновенное просветление, парадоксальный прыжок из времени, достигается в результате долгой самодисциплины, которая включает в себя как философию, так и мистическую технику. Вспомним некоторые техники, целью которых служит остановка временного потока. Наиболее распространенная, истинно пан-индийская техника, - это prânâyâma, ритмическое дыхание. Сначала одно замечание, которое нам кажется важным: хотя ее конечной задачей является преодоление человеческого состояния, практика Йоги начинается с восстановления и улучшения этого самого человеческого состояния, чтобы придать ему размах и величие, кажущиеся недостижимыми для профанов. Мы не говорим непосредственно о Хатха-Йоге, чья четкая цель – привести к абсолютному управлению человеческим телом и психикой. Но все виды Йоги предполагают предварительную трансформацию профанного человека – слабого, рассеянного, раба собственного тела и неспособного на настоящее умственное усилие – в Человека выдающегося: с прекрасным физическим здоровьем, абсолютного хозяина своего тела и своей психо-ментальной жизни, способного к концентрации, осознающего самого себя. Именно такого совершенного человека Йога стремится, в конце концов, превзойти, а не только профанного человека, человека ординарного.
    В космологических терминах (чтобы понять индийскую философию, нужно всегда использовать этот ключ), именно начиная с совершенного Космоса Йога стремится преодолеть космическое состояние как таковое, а не начиная с Хаоса. Иначе говоря, физиология и психо-ментальная жизнь профанного человека очень напоминает хаос. Практика йоги начинается с организации этого хаоса, назовем это его космизацией. Пранаяма, ритмическое дыхание, постепенно трансформирует йогина в Космос: дыхание прекращает быть аритмичным, мысль больше не рассеивается, циркуляция психо-ментальных сил прекращает быть беспорядочной. Работая таким образом над дыханием, йогин работает непосредственно над проживаемым временем. И нет ни одного адепта Йоги, который бы во время этих дыхательных упражнений не испытал совершенно другое качество времени. Этот опыт проживаемого времени в практике prânâyâma безуспешно пытались описать, его сравнивали с блаженством от прослушивания хорошей музыки, с радостями любви, со строгостью или полнотой молитвы. Но что можно сказать с уверенностью, так это что, постепенно замедляя дыхание, все больше увеличивая длительность вдохов и выдохов и сохраняя как можно больший интервал между этими двумя моментами дыхательного процесса, йогин живет в совершенно ином времени, чем мы.
    Два момента представляются нам важными в практике prânâyâma: 1) йогин начинает с «космизирования» своего тела и своей психо-ментальной жизни; 2) с помощью prânâyâma йогину удается сознательно войти в различные ритмы проживаемого времени. Патанджали рекомендует в своей крайне лаконичной манере «контролировать моменты и их длительность» (Йога Сутра, III, 52). Последующие його-тантрические труды дают больше деталей по поводу этого «контроля» времени. Например, Калачакра-тантра идет достаточно далеко: она сравнивает вдох и выдох с днем и ночью, затем с неделями, месяцами, годами, доходя по нарастающей до самых больших космических циклов. Это означает, что своим дыхательным ритмом йогин повторяет и некоторым образом пересматривает Великое космическое Время, периодическое создание и разрушение Вселенных. Цель этого упражнения двояка: с одной стороны, йогину необходимо определить свои собственные дыхательные моменты в ритмах Великого космического Времени и, делая это, он осознает относительность времени, а в конце концов, его нереальность. А с другой стороны, он достигает обратимости временного потока (sâra), в том смысле, что он возвращается назад, он видит свои прошлые жизни и он «сжигает», как сказано в текстах, последствия своих прошлых действий, он их аннулирует, эти действия, чтобы избежать их кармических последствий.
    В этой практике пранаямы угадывается желание пережить заново ритмы Великого космического Времени: это в некотором роде тот же опыт Нарады, о котором мы рассказывали выше, опыт, реализуемый на этот раз по собственной воле и осознанно. То, что это верно, подтверждается уподоблением двух «мистических потоков», иды и пингалы, Луне и Солнцу. Мы знаем, что в мистической физиологии йоги ида и пингала – это два канала, по которым циркулирует психо-витальная энергия в теле человека. Уподобление этих двух мистических потоков Солнцу и Луне идеально описывается процессом, который мы назвали «космизацией» йогина. Его мистическое тело становится микрокосмом. Его вдох соответствует движению Солнца, то есть, Дню; а выдох – Луне, то есть, Ночи. Этим фактом ритмическое дыхание йогина, в конце концов, прекрасно интегрируется в Великое космическое Время.
    Но эта интеграция в Великое космическое Время не уничтожает Время как таковое, меняются только ритмы: йогин проживает космическое Время, но он при этом продолжает жить во Времени. Однако его конечной целью является выйти из Времени. И это, действительно, происходит, когда ему удается объединить два потока психо-ментальной энергии, циркулирующие по иде и пингале. С помощью процесса, который очень трудно объяснить в нескольких словах, йогин останавливает свое дыхание и, объединив оба потока, он их направляет и заставляет циркулировать по третьему каналу, сушумне, который находится в «центре». Так как, говорит Хатха-йога Прадипика (IV, 16-17), «Сушумна поглощает Время». Это парадоксальное соединение двух мистических потоков, иды и пингалы, двух полярных течений, эквивалентно соединению Солнца и Луны, то есть ликвидации Космоса, объединению противоположностей, и это позволяет сказать, что йогин одновременно преодолевает созданную Вселенную и управляющее ею Время. Вспомним мифический образ яйца, скорлупу которого разбил Будда. Именно это происходит с Йогином, когда он «концентрирует» свое дыхание в сушумне: он разбивает оболочку своего микрокосма, он преодолевает обусловленный мир, который существует во времени. Значительное число йогических и тантрических текстов намекают на это необусловленное и вневременное состояние, где «нет ни дня, ни ночи», где «больше нет ни болезней, ни старости», наивные и приблизительные формулировки выхода «из времени». Преодолеть «день и ночь» означает преодолеть противоположности; на временном плане это соответствует прохождению через «узкие врата» на плане пространственном. Этот його-тантрический опыт подготавливает и ускоряет samâdhi, состояние, которое обычно переводят как «экстаз», но которое мы предпочитаем переводить как анстаз. Йогин в конце концов становится jivan-mukta, «освобожденным при жизни». Мы не можем себе представить его жизнь, потому что она парадоксальна. Если ему верить, дживан-мукта больше не живет во Времени, в нашем привычном времени, он живет в вечном настоящем, в nunc stans, этим термином Боэтхиус определял вечность.
    Но упомянутые только что нами його-тантрические практики не исчерпывают индийских техник «выхода за пределы времени». С определенной точки зрения, можно даже сказать, что Йога как таковая преследует цель освобождения от временного рабства. Любое упражнение на концентрацию или йогическая медитация «изолирует» практикующего, выключает его из потока психо-ментальной жизни, а значит, уменьшает давление Времени. И даже больше: йогин стремится к «уничтожению подсознания», к «сжиганию» vâsanâs. Мы знаем, какое большое значение придает Йога подсознательной жизни, которую обозначают термином vâsanâs. «Васаны берут начало в памяти», пишет Вьяса (комментарий к Иога Сутре IV, 9), но здесь не идет речь исключительно об индивидуальной памяти, которая для Индуса включает как воспоминания настоящей жизни, так и кармические остатки бесчисленных прошлых существований. Васаны представляют собой также и всю коллективную память, которая передается через язык и традиции; в некотором роде, это коллективное бессознательное профессора Юнга.
    Стремясь изменить бессознательное и, в конце концов, его «очистить», «сжечь» и «разрушить», йогин стремится освободиться от памяти, то есть, упразднить работу Времени. Однако, это не является прерогативой индийских практик. Мы знаем, что такой известный мистик, как Мейстер Экхардт, не уставал повторять, что «нет большего препятствия к Союзу с Богом, чем Время», что Время мешает человеку познать Бога и т.д. И по этому поводу небезынтересно будет вспомнить, что архаические общества периодически «разрушают» мир, чтобы иметь возможность его «создать заново» и жить, в результате, в «новой» Вселенной, без «греха», а значит, без «истории», без памяти. Большое количество периодически проводимых ритуалов также направлено на коллективное «очищение» от «грехов» (публичные исповеди, козел отпущения и т.д.), в конце концов, на уничтожение прошлого. Все это доказывает, как нам кажется, что не существует расхождения между человеком из архаических обществ и мистиком, принадлежащим историческим религиям: как один, так и другой борются против одной и той же силы, хотя и разными способами, против памяти и Времени.
    Но это метафизическое обесценивание Времени и эта борьба против «памяти» не исчерпывают, тем не менее, позицию индийского спиритуализма по отношению ко Времени и к Истории. Вспомним урок из мифов об Индре и Нараде: Майя проявляется через Время, но Майя сама по себе всего лишь творящая сила, прежде всего, космогоническая сила, сила абсолютного Существа (Шива, Вишну); то есть, в конце концов, Великая Космическая Иллюзия – это иерофания. Эта истина, переданная в мифах серией образов и «историй», более систематизированно представлена в Упанишадах и у более поздних философов: конечная основа вещей, Grund, создается одновременно Майей и Абсолютным Духом, Иллюзией и Реальностью, Временем и Вечностью. Распознавая все «противоположности» в той же и единой универсальной Пустоте (çunya), некоторые философы махаяны (напр., Нагарджуна), а главным образом, разные тантрические школы, как буддистские (Ваджраяна), так и индуистские, пришли к одним и тем же выводам. Все это не должно нас удивлять, ведь нам известна жажда индийских философов преодолеть противоположности и полярности, унифицировать Реальность, заново интегрировать первичное Единство. Если Время в виде Майи также является манифестацией Божества, жить во Времени само по себе не есть «дурное действие»: «дурным действием» будет верить, что не существует ничего иного вне Времени. Мы поглощаемы Временем не потому, что живем во Времени, а потому, что мы верим в реальность Времени и при этом забываем или пренебрегаем Вечностью.
    Этот вывод достаточно значим: мы слишком стремимся свести индийский спиритуализм к его крайним позициям, очень «специализированным» и, в то же время, доступным лишь Мудрецам и мистикам, и при этом забываем пан-индийские положения, представленные, прежде всего, в мифах. Действительно, «выход из времени», достигнутый дживан-муктой эквивалентен анстазу, или экстазу, недостижимому для большинства людей. Но если «выход из времени» остается королевским путем освобождения (вспомним символы мгновенного просветления), это не означает, что все, кто его не достиг, безжалостно обречены на невежество и рабство. Как показывает миф об Индре и Нараде, достаточно осознать онтологическую нереальность Времени и «реализовать» ритмы Великого космического Времени, чтобы освободиться от иллюзии. Итак, подведем итог. Индия знает не только две возможных позиции по отношению ко Времени: позицию невежественного человека, который живет исключительно в длительности и иллюзии, и позицию Мудреца или йогина, который стремится «выйти из Времени»; но есть и третья ситуация, промежуточная, ситуация того, кто, продолжая жить в своем собственном времени (времени историческом), остается открытым для Великого Времени, никогда не теряя осознавания нереальности времени исторического. Эта ситуация, проиллюстрированная Индрой после его второго откровения, поясняется подробно в Бхагавадгите. Она представлена, главным образом, в индийской духовной литературе, предназначенной для мирян, а также у современных индийских учителей. Интересно отметить, что эта последняя позиция индийской философии продолжает в некотором роде поведение «примитивного человека» по отношению ко Времени.

    https://castalia.ru/perewody/eranos...iade-vremya-i-vechnost-v-indijskoj-mysli.html
     

Поделиться этой страницей