Про жизнь. (атор не известен) Самара. Снег. День первый. Вышел из дома, снег. Дошел до стоянки, откопал машину, поехал на работу. На дорогах пробки и аварии. На работе все говорят о погоде, звонят клиенты - говорят о погоде. Позвонил в транспортную компанию. Поговорили о погоде. Домой ехал три часа, откопал место на стоянке, поставил машину. День второй. Пришел на стоянку. Нашел машину. Почти откопал, понял - не моя. Поискал свою. Нашел. Плюнул, откапывать не стал. Пошел к автобусной остановке. Встретил товарища. Он тоже не откопал машину. Два часа говорили о погоде. Автобусов нет. Все двести человек на остановке говорят о погоде. Товарищ ушел домой пить коньяк. Я решил идти к метро. Человек сто ушло к товарищу домой. Остальные пошли со мной. Дошли не все. В метро было столько народу, что решил, что это не Самара. Подумал, спросил у окружающих где я. Все сказали, что в метро. Решил, что я в Москве. Поехал в наш московский офис. Вышел из метро почему-то опять в Самаре. Дошел до работы к обеду. Вместо стоянки - сугроб. Машин нет. Дорог нет. На работе почти никого, те кто есть - без машин. Все говорят, что зря приперлись. Поехал обратно домой. На метро. Нет, все-таки это Самара, а не Москва. День третий. Пришел на стоянку. Не нашел ни одной машины. Пришел на остановку - не нашел товарища. Народ на остановке говорит, что ждали только меня. Пошли к метро. Дошел один я. В метро нет снега! Вышел, попытался найти офисное здание. Нашел. Откопал. Не мое. Плюнул, поехал домой. День четвертый. Вышел из дома. Попытался найти стоянку. Не нашел. Пошел домой пить коньяк. Еле нашел дом. Откопал. Мой! День пятый. Никуда не пошел. Как хорошо, что есть коньяк! Звонил товарищ, спрашивал, не знаю ли я, откуда у него дома столько незнакомого народу? Я сказал не знаю. Если незнакомые - лучше выгнать. Он сказал, выгнать не может - двери завалены снегом. День шестой. Страшно подумать, что будет, когда закончится коньяк... Добавлено в [mergetime]1201689031[/mergetime] Борхес Х. Л. ЕВАНГЕЛИЕ ОТ МАРКА. Эти события произошли в "Тополях" – поместье к югу от Хунина, в конце марта 1928 года. Главным героем их был студент медицинского факультета Балтасар Эспиноса. Не забегая вперед, назовем его рядовым представителем столичной молодежи, не имевшим других приметных особенностей, кроме, пожалуй, ораторского дара, который снискал ему не одну награду в английской школе в Рамос Мехия, н едва ли не беспредельной доброты. Споры не привлекали его, предпочитавшего думать, что прав не он, а собеседник. Неравнодушный к превратностям игры, он был, однако, плохим игроком, поскольку не находил радости в победе. Его открытый ум не изнурял себя работой, и в свои тридцать три года он все еще не получил диплома, затрудняясь в выборе подходящей специальности. Отец, неверующий, как все порядочные люди того времени, посвятил его в учение Герберта Спенсера, а мать, уезжая в Монтевидео, заставила поклясться, что он будет каждый вечер читать "Отче наш" и креститься перед сном. За многие годы он ни разу не нарушил обещанного. Не то чтобы ему недоставало твердости: однажды, правда скорее равнодушно, чем сердито, он даже обменялся двумя-тремя тычками с группой однокурсников, подбивавших его на участие в студенческой демонстрации. Но, соглашатель в душе, он был складом, мягко говоря, спорных, а точнее – избитых мнений: его не столько занимала Аргентина, сколько страх, чтобы в других частях света нас не сочли дикарями; он почитал Францию, но презирал французов; ни во что не ставил американцев, но одобрял постройку небоскребов в Буэнос-Айресе и верил, что гаучо равнин держатся в седле лучше, чем парни с гор и холмов. Когда двоюродный брат Даниэль пригласил его провести лето в "Тополях", он тут же согласился, и не оттого, что ему нравилась жизнь за городом, а по природной уступчивости и за неимением веских причин для отказа. Господский дом выглядел просторным и чуть обветшалым; неподалеку размещалась семья управляющего по фамилии Гутре: отец, на редкость неуклюжий сын и дочь неясного происхождения. Все трое были рослые, крепко сколоченные, с рыжеватыми волосами и лицами слегка индейского типа. Между собой они почти не разговаривали. Жена управляющего несколько лет назад умерла. За городом Эспиносе приоткрылось немало такого, о чем он и понятия не имел. Например, что к дому не подлетают галопом и вообще верхом отправляются только по делу. Со временем он стал различать голоса птиц. Вскоре Даниэлю понадобилось вернуться в столицу, закончить какую-то сделку со скотоводами. Он рассчитывал уложиться в неделю. Эспиноса, уже слегка пресытившись рассказами брата о любовных победах и его неослабным вниманием к тонкостям собственного туалета, предпочел остаться в поместье со своими учебниками. Стояла невыносимая духота, и даже ночь не приносила облегчения. Как-то поутру его разбудил гром. Ветер трепал казуарины. Эспиноса услышал первые капли дождя и возблагодарил Бога. Резко дохнуло холодом. К вечеру Саладо вышла из берегов. На другой день, глядя с галереи на затопленные поля, Балтасар Эспиноса подумал, что сравнение пампы с морем не слишком далеко от истины, по крайней мере этим утром, хотя Генри Хадсон и писал, будто море кажется больше, поскольку его видишь с палубы, а не с седла или с высоты человеческого роста. Ливень не унимался; с помощью или, вернее, вопреки вмешательству городского гостя Гутре удалось спасти большую часть поголовья, но много скота потонуло. В поместье вели четыре дороги: все они скрылись под водой. На третий день домишко управляющего стал протекать, и Эспиноса отдал семейству комнату в задней части дома, рядом с сараем для инструментов. Переезд сблизил их: теперь все четверо ели в большой столовой. Разговор не клеился; до тонкостей зная здешнюю жизнь, Гутре ничего не умели объяснить. Однажды вечером Эспиноса спросил, помнят ли в этих местах о набегах индейцев в те годы, когда в Хунине еще стоял пограничный гарнизон. Они отвечали, что помнят, хотя сказали бы то же самое, спроси он о казни Карла Первого. Эспиносе пришли на ум слова отца, который обыкновенно говаривал, что большинством деревенских рассказов о стародавних временах мы обязаны плохой памяти и смутному понятию о датах. Как правило, гаучо не знают ни года своего рождения, ни имени его виновника. Во всем доме нечего было почитать, кроме "Фермерского журнала", ветеринарного учебника, роскошного томика "Табаре", "Истории скотоводства в Аргентине", нескольких любовных и криминальных романов и недавно изданной книги под названием "Дон Сегундо Сомбра". Чтобы хоть чем-то заняться после еды, Эспиноса прочел два отрывка семейству Гутре, не знавшему грамоте. К несчастью, глава семьи сам был прежде погонщиком, и приключения героя его не заинтересовали. Он сказал, что работа это простая, что они обычно прихватывали вьючную лошадь, на которую грузили все необходимое, и, не будь он погонщиком, ему бы ввек не добраться до таких мест, как Лагуна де Гомес, Брагадо и владения Нуньесов в Чакабуко. На кухне была гитара; до событий, о которых идет речь, пеоны частенько рассаживались здесь кружком, кто-нибудь настраивал инструмент, но никогда не играл. Это называлось "посидеть за гитарой". Решив отпустить бороду, Эспиноса стал нередко задерживаться перед зеркалом, чтобы оглядеть свой изменившийся облик, и улыбался, воображая, как замучит столичных приятелей рассказами о разливе Саладо. Как ни странно, он тосковал по местам, где никогда не был и куда вовсе не собирался: по перекрестку на улице Кабрера с его почтовым ящиком,- по лепным львам у подъезда на улице Жужуй, по кварталам у площади Онсе, по кафельному полу забегаловки, адреса которой и знать не знал. Отец и братья, думал он, верно, уже наслышаны от Даниэля, как его – в буквальном смысле слова – отрезало от мира наводнением. Перерыв дом, все еще окруженный водой, он обнаружил Библию на английском языке. Последние страницы занимала история семейства Гатри (таково было их настоящее имя). Родом из Инвернесса, они, видимо нанявшись в батраки, обосновались в Новом Свете с начала прошлого века и перемешали свою кровь с индейской. Хроника обрывалась на семидесятых годах: к этому времени они разучились писать. За несколько поколений члены семьи забыли английский; когда Эспиноса познакомился с ними, они едва говорили и по-испански. В Бога они не веровали, но, как тайный знак, несли в крови суровый фанатизм кальвинистов и суеверия индейцев. Эспиноса рассказал о своей находке, его будто и не слышали. Листая том, он попал на первую главу Евангелия от Марка. Думая поупражняться в переводе и, кстати, посмотреть, как это покажется Гутре, он решил прочесть им несколько страниц после ужина. Его слушали до странности внимательно и даже с молчаливым интересом, Вероятно, золотое тиснение на переплете придавало книге особый вес. "Это у них в крови",- подумалось Эспиносе. Кроме того, ему пришло в голову, что люди поколение за поколением пересказывают всего лишь две истории: о сбившемся с пути корабле, кружащем по Средиземноморью в поисках долгожданного острова, и о Боге, распятом на Голгофе. Припомнив уроки риторики в Рамос Мехия, он встал, переходя к притчам. В следующий раз Гутре второпях покончили с жарким и сардинами, чтобы не мешать Евангелию. Овечка, которую дочь семейства баловала и украшала голубой лентой, как-то поранилась о колючую проволоку. Гутре хотели было наложить паутину, чтобы остановить кровь; Эспиноса воспользовался своими порошками. Последовавшая за этим благодарность поразила его. Сначала он не доверял семейству управляющего и спрятал двести сорок прихваченных с собой песо в одном из учебников; теперь, за отсутствием хозяина, он как бы занял его место и не без робости отдавал приказания, которые тут же исполнялись. Гутре ходили за ним по комнатам и коридору, как за поводырем. Читая, он заметил, что они тайком подбирают оставшиеся после него крошки. Однажды вечером он застал их за разговором о себе, немногословным и уважительным. Закончив Евангелие от Марка, он думал перейти к следующему, но отец семейства попросил повторить прочитанное, чтобы лучше разобраться. Они словно дети, почувствовал Эспиноса, повторение им приятней, чем варианты или новинки. Ночью он видел во сне потоп, что, впрочем, его не удивило; он проснулся при стуке молотков, сколачивающих ковчег, и решил, что это раскаты грома. И правда: утихший было дождь снова разошелся. Опять похолодало. Грозой снесло крышу сарая с инструментами, рассказывали Гутре, они ему потом покажут, только укрепят стропила. Теперь он уже не был чужаком, о нем заботились, почти баловали. Никто в семье не пил кофе, но ему всегда готовили чашечку, кладя слишком много сахару. Новая гроза разразилась во вторник. В четверг ночью его разбудил тихий стук в дверь, которую он на всякий случай обычно запирал. Он поднялся и открыл: это была дочь Гутре. В темноте он ее почти не видел, но по звуку шагов понял, что она босиком, а позже, в постели,- что она пробралась через весь дом раздетой. Она не обняла его и не сказала ни слова, вытянувшись рядом и дрожа. С ней это было впервые. Уходя, она его не поцеловала: Эспиноса вдруг подумал, что не знает даже ее имени. По непонятным причинам, в которых не хотелось разбираться, он решил не упоминать в Буэнос-Айресе об этом эпизоде. День начался как обычно, только на этот раз отец семейства первым заговорил с Эспиносой и спросил, правда ли, что Христос принял смерть, чтобы спасти род человеческий. Эспиноса, который сам не верил, но чувствовал себя обязанным держаться прочитанного, отвечал: – Да. Спасти всех от преисподней. Тогда Гутре поинтересовался: – А что такое преисподняя? – Это место под землей, где души будут гореть в вечном огне. – И те, кто его распинал, тоже спасутся? – Да, - ответил Эспиноса, не слишком твердый в теологии. Он боялся, что управляющий потребует рассказать о происшедшем ночью. После завтрака Гутре попросили еще раз прочесть последние главы. Днем Эспиноса надолго заснул; некрепкий сон прерывался назойливым стуком молотков и смутными предчувствиями. К вечеру он встал и вышел и коридор. Как бы думая вслух, он произнес: – Вода спадает. Осталось недолго, – – Осталось немного,- эхом подхватил Гутре. Все трое шли за ним. Преклонив колена на каменном полу, они вопросили благословения. Потом стали осыпать его бранью, плевать в лицо и выталкивать на задний двор. Девушка плакала, Эспиноса понял, что его ждет за дверью. Открыли, он увидел небо. Свистнула птица, "Щегол", - мелькнуло у него. Сарай стоял без крыши. Из сорванных стропил было сколочено распятие.
Прошедшему Новогоднему празднику посвящается... h34r: "В лесу родилась ёлочка" И где же тут ёлки? – спросил Саня. По обе стороны тропинки тёрлись ветвями друг об дружку голые берёзы. -А где тут лес? – вопросом на вопрос ответил Игорь. Тропинка вильнув, вывела приятелей к огромной плеши заснеженного поля. Саня прислонил к уху телефон : -Олег, ёршкин кот! Нет здесь никакого леса – мы в поле вышли! После нескольких секунд инструктажа Саня раздражённо выдохнул: -Вот сам бы и сходил! И со словами “Ну народ!..”, спрятал мобильный в карман. -Так куда нам теперь? – спросил Игорь. В правой руке он держал топор. -Говорит, налево надо было свернуть. – Саня выругался и повернул обратно. Игорь вспомнил, как тремя часами ранее они проезжали ёлочный базар и как Олег предложил вместо ёлки купить ещё закуски: “Ёлок мы у меня и за дачей нарубим!” – его слова. Теперь же он остался на тёплой даче со своей девушкой Инной стругать новогодний салат-оливье, а Игорь с Саней, как два придурка ходили по морозу взад-вперёд, в упор не встречая ни одной ёлки. -Пацаны сейчас с девчонками вернутся, а мы тут “налево-направо”… - сетовал Саня. Прошло ещё полчаса блужданий по паутине тропок – берёзовую рощу сменил частокол осин, затем мрачная дубрава, а с начавшего темнеть неба, как на заказ пошёл крупный новогодний снег. -Давай дубок срубим и вернёмся, -пошутил Саня, однако в голосе чувствовалось остервенение. –Задолбался я ходить! -Ты с дубами поосторожнее, -предупредил Игорь. –В них ведь друиды живут. -Кто? – не понял Саня. -Ну друиды – такие в капюшонах – колдуны короче. -А-а.. Это как в “Героях”, да? -Вот-вот. Типа того. -Ну раз друиды, то рубить не будем, -согласился Саня. –Смотри, там что –ёлки? Впереди действительно затемнел ельник, только как назло тропинка свернула вбок и пришлось шагать прямо по сугробам. Еле-еле добравшись до первых пограничных елей, парни на минуту остановились отдышаться и, негромко матерясь, полезли в хвойное царство, приглядывая ёлочку поменьше. К сожалению, вокруг стояли, тесно прижавшись друг к другу, одни лишь ветераны леса, высотой метров под двадцать. И чем дальше они шли, тем глубже становился снег и выше деревья. Но что делать – надо было обязательно срубить ёлку на праздник и приятели упорно таранили снег, увязая в нём чуть ли не по пояс. -Щас я его обматерю! – Саня остановился и полез за мобильником – надо было дать выход эмоциям. Игорь воткнул топор в толстый ствол елового великана. Сверху посыпались иголки. Саня озадаченно смотрел на телефон в руке. На дисплее с синей подсветкой замерла надпись: “Поиск сети”. -Ты глянь! – произнёс он. –Недавно только ведь три палки горело!.. -Деревья мешают,-отозвался Игорь. –Пойдём! Через пять минут, очень злые, они вышли на поляну. Лес на опушке плавно переходил в еловый подлесок, а подлесок в пустырь, посреди которого, в густеющем сумраке стояла, одетая в шикарную снежную шубу, молоденькая, симпатичная ёлочка. -Ну что, рубим? –плотоядно усмехаясь, спросил Саня, показывая на рядом стоящую ёлку. -Не-е, мы вон ту срубим, -ответил Игорь и направился к одинокому деревцу. Ветви острыми иглами царапали лицо, цеплялись за одежду, но Игорь целеустремлённо пробирался к заветной цели. Бедная ёлочка! Даже сугробы не могли остановить неотвратимо приближающегося к ней палача. -Вечно ты геморр себе на голову найдёшь! –вздыхал за спиной Игоря Саня. –Стоит себе ёлка и стоит – чего к ней идти? Вон других сколько! -А нехрен ей здесь стоять! Расстоялась тут! – сквозь зубы процедил Игорь. Саня понял, что ёлка сейчас будет рубиться не для праздника – нет, это будет просто убийство – ёлку расчленят на ветки и щепки. Игорь, словно берсерк, поднял топор над головой и опустил его на одну из снежных лап зелёной малютки. Добрый кусок еловой плоти отлетел в сторону, окутанный мелкой снежной пылью. Топор снова взвился в воздух. -Гарик, прекращай! –вмешался Саня. –Ты сейчас дерево зазря изведёшь. Как ни странно, но слова подействовали. -Ладно, -топор недовольно опустился в снег и Игорь с шумом выдохнул. –Силы надо беречь. Пришлось рубить аккуратно, “под самый корешок”. Минута и ёлочка со скрипом кренится набок и падает в бархатную нежность сугроба. “Ну, потащили!” В навалившейся темноте, парни отправились по своим следам обратно. -Тебе не кажется, что это всё как-то странно? –спросил Саня. -Чего странного? –не понял Игорь. -А то, что ёлка слишком хорошо стояла – на самой середине этой чёртовой поляны! -И что? Ты хочешь сказать, её кто-то специально сюда посадил? -Хрен знает. Но мне это не нравится, -мрачно произнёс Саня. Игорь только усмехнулся. Продираясь сквозь заслон из мощных лап старших братьев срубленной ёлки, они потеряли следы. Не помог и Санин мобильный –яркой подсветки не хватило, чтобы хоть немного раздвинуть немую тьму, сдавившую парней со всех сторон. Поплутав по дремучему ельнику минут двадцать, они не смогли выйти ни за его пределы, ни даже вернуться на поляну, чтобы ещё раз попытаться пройти по своим старым следам. Телефон упрямо не хотел ловить сигнал и, кроме того, Сане начали мерещиться какие-то звуки. -По-моему кто-то мычит, -прошептал он, когда они рухнули на снег передохнуть. Игорь щёлкнул зажигалкой и закурил. Темнота была нешуточной – виднелся лишь красный уголёк сигареты. -Ничего не слышу, -ответил Игорь. И тут вдруг в ушах у него что-то быстро прострекотало. -Чёрт! –Игорь выбросил недокуренную сигарету и поднялся. –Всё, Санёк, пошли! Ему стало не по себе. Заблудились как дети, да ещё и глюки начались: -Короче, идём прямо и никуда не сворачиваем, чтобы круги не наматывать! Тогда куда-нибудь, да выйдем! Они снова подняли ёлку и, после каждого шага утопая в снегу, двинулись вперёд. Стволы смыкались всё теснее и теснее – удивительно, как деревья не мешали друг-другу расти. Игорь представил как там, под землёй напряжённо переплились их корни и его замутило. -Зря мы её срубили, зря! – повторял Саня. -Да заткнись ты! – в сердцах воскликнул Игорь. -Иди ты!.. – начал было Саня, но резко оссёкся. -Чего? – Игорь повернулся и увидел окаменевший на мгновение еле различимый Санин силуэт. -Что это? - хрипло спросил Саня. -Что?! – срывающимся голосом закричал Игорь, ужас, пропитавший эти два слова, сказанные Саней, моментально передался и ему. Но товарищ его ничего не ответил. Тяжело дыша, он выпустил из рук ёлку и молча ринулся в темноту. Опешивший Игорь ещё некоторое время слышал скрип снега под ногами Сани а потом наступила гнетущая тишина – густой лес впитал в себя и скрип и шум дыхания. Игорь взялся за верхушку ёлки и поволок её за собой. Иглы кололи и жгли руку через перчатки, в носу стоял неистребимо-густой хвойный запах, доводящий Игоря до тошноты. Но он продолжал упрямо пробиваться вперёд, в одной руке зажав зелёный ёлочный султан, в другой топор. Придурка Санька он так и не осмелился позвать – пару раз из лесной глубины доносились какие-то звуки, голоса, но Игорь сильно сомневался в том, что это был Саня – во-первых голосов было несколько, а во-вторых в тех звуках прочно засело что-то нечеловеческое. Он не хотел обнаружить своё присутствие. Голова кружилась как с похмелья, в глазах плясали синие зигзаги, он то падал лицом в снег, то натыкался головой на стволы, после чего возобновлял, уже большей частью бессознательно, своё движение. Игорь не заметил как вышел из ельника и ступил на хорошо протоптанную тропинку. Опомнился лишь тогда, когда впереди показалась дорога. -Надо поймать попутку.. Мне хреново.. – сквозь паралич мозга пробились мысли. Он оглянулся и увидел, что ёлка всё это время преданно ползла за ним. И не было сил удивляться тому, как обильно осыпались с неё жёлтые хвоинки и как легко переломился её иссушённый ствол, когда он попытался разжать руку, органически слившуюся с побуревшей верхушкой. Боль прошила руку от кисти до плеча, но выпустить ёлку не удалось. Она будто деёствительно приросла к нему. Тошнота достигла предела, дальше которого терпеть было нельзя – под несмолкаемый стрёкот, царапавший барабанные перепонки, он склонился, открыв рот. Из горла начал всплывать густой ком, наполненный ароматом смолы и хвои. Мощный спазм сотряс тело Игоря и… изнутри полезло. Зелёный ком, словно бутон какого-то растения, вылез изо-рта, выворачивая челюсть, и раскрылся свежими еловыми ветками; закололо в глазах, разрывая их острыми иголками, прорастающими из глубин черепа – отовсюду полезла зелень – из ушей, из кончиков пальцев, из промежности – ещё мгновение и тело ссохлось, затвердев, превратившись в ровный коричневый ствол. Успел ли Игорь хотя бы попытаться закричать, пока происходила метаморфоза – неизвестно. На дорогу лёг свет фар. Красная “копейка” притормозила у обочины. -Володя, смотри какая красотуля! – раздался женский голос. –Давай её возьмём! Муж вылез из машины и открыл багажник, извлекая из него бензопилу. Пока он шёл к ёлке, под которой спрятался в сугробе небольшой топор, мама говорила своему двухлетнему сыну: “Смотри, Андрюша – наш папа сейчас срубит ёлочку и мы повезём её домой. Помнишь песенку: -“В лесу родилась ёлочка, в лесу она рослa”… 2002г. Денис Ширшов.
ИМЯ БОГА. Автор:Немец Родившись в 1884 году в Эребру, что в двухстах километрах от столицы, и в восьмилетнем возрасте перебравшись к своей тетке в Стокгольм, Эрик Броль там и остался до конца своих дней. Матери он не помнил, поскольку та скончалась от туберкулеза, когда Эрику было всего три года. Броль старший, по словам тетки, сильно изменился после кончины супруги. Жизнь перестала его интересовать, на службу он ходил по привычке, и хотя был еще достаточно молод, больше ни с кем не сошелся, а спустя восемь лет и сам тихо покинул этот мир, оставив сыну кое-какие сбережения да уютную квартиру о трех комнатах в центре Эребру. Сбережения Эрик пустил на учебу, а квартира его мало интересовала. Поэтому, пару лет спустя, когда тетка возжелала в нее переселиться (суета столицы начала утомлять уже пожилую одинокую женщину), Эрик спокойно согласился. К началу Первой мировой войны, Броль благополучно защитил докторскую и читал лекции по философии и богословию в родном университете, обзавелся куцей бородой и слегка посадил зрение. Был он тихого нрава, с коллегами ладил, в вопросах своего профиля выказывал недюжинную компетентность, каким-то образом умудрялся держать студентов в узде, а стало быть, на работе у него все было в порядке. Квартиру, оставленную теткой, можно было назвать скромной. По крайней мере, на то время уже тридцати четырех летний профессор мог позволить себе что-нибудь комфортабельнее и престижней. Но Эрик довольствовался ей. Причины того неизвестны. То ли он испытывал к своему жилищу привязанность, то ли мысль о возможной смене жилья просто не приходила ему в голову. Итак, квартира имела две жилых комнаты, кухню, объединенную со столовой, ванную, туалет и небольшой коридорчик. Эрик Броль не состоял в браке. Один раз в два дня (кроме выходных) к нему приходила Ева Багарштатд — тучная и бойкая немка в возрасте лет сорока, наводила порядок, заготовляла провизию и забирала грязное белье. Броль виделся с нею два раза в месяц, когда Ева приходила вечером, чтобы получить жалование и дать Эрику пару-тройку советов по ведению хозяйства. В остальное время, Ева приходила утром, когда Броль был уже на работе, и отпирала дверь своим ключом. Эрик не нуждался в советах, так как ведение хозяйства его не трогало, и, слушая домохозяйку, только изредка почтительно кивал, продолжая щуриться на раскрытую книгу. — Да, фрау Ева… — на немецкий манер вставлял Эрик промеж ее тирад. — Вы правы, фрау Ева… В конце концов, фрау Ева прятала деньги в карман передника, некоторое время возилась в коридорчике, надевая пальто, и бросив напоследок: «Auf Wiedersehen, der herr Brol», хлопала дверью. Эрик кивал головой, подтверждая сам себе, что сообщение до него дошло, и переводил взгляд на следующую страницу. Следующих страниц были тысячи и сотни тысяч. Они содержали гравюры Фетских дисков с не расшифрованными надписями, откровения пророков, зарисовки ритуальных жертвоприношений, переводы эллинских таблиц, настенные рисунки древнего Египта, звездные карты, мифы древней Греции, языческие обряды славян, щемящие достижения ренессанса, каноны католической церкви, буддийские медитации и многое-многое другое, безумно манящее, и столь же непостижимое. Эрик Броль не мог нуждаться в советах по ведению хозяйства, потому как последние десять лет он искал Имя Бога. Перелопатив христианские трактаты, Эрик понял, что найти Имя в двусмысленных и расплывчатых опусах последователей Учителя, не представляется возможным. Конечно, Броль обратил внимание на сногсшибательную формулу: сначала было Слово, но, поразмыслив над ней, понял, что поиски в этом направлении ведут в тупик. Потому, как если Слово было в начале, то есть в самом Начале, то оно и есть Бог, а следовательно, и у Слова должно быть Имя. Коран также не мог помочь Эрику. По трактовке самого ислама, сам Коран и есть Бог, у которого, опять же, должно быть другое истинное Имя. Так же не могло Имя содержаться на страницах того священного писания, как впрочем, и любого другого. В этом случае Бог назвал бы сам себя, последствия чего были бы грандиозными. Какими именно, Эрик не знал, но справедливо полагал, что грандиозность их была бы настолько велика и очевидна, что ему бы и не пришлось начинать свои поиски. Броль пришел к выводу, что Имя следует искать не в словах и даже не в буквах. Именем может быть что угодно: обряд, символ, определенное сочетание каких-либо священных предметов или что-то в этом роде. Поэтому, отложив Коран, Эрик решил углубиться в религии древности, руководствуясь мыслью, что чем древнее религия, тем ближе она к Богу, что было логично, поскольку приближала момент появления человека, и как следствие, его контактов с Творцом. Древние могли знать то, что со временем растворилось в прогрессе цивилизации. Эрик взялся за древний Египет… В ту пятницу, проводив фрау Еву, Броль как обычно углубился в свои поиски. Увлекшись, он не заметил как прошел вечер, а потом и ночь. Утренние лучи просочились сквозь приоткрытую штору и блеснули в стеклах очков. Эрик повел головой, пытаясь понять, что его отвлекает, узрел причину, снял очки и откинулся на спинку кресла. Посидел так немного, потом встал и пошел заварить себе кофе. Кофе он сделал две больших чашки. Одну выпил прямо на кухне, а другую взял с собой. Проходя мимо ванной, он подумал, что нужно бы зайти умыться, сказал сам себе: «Сейчас…», и тут же забыл. Войдя в кабинет, он поставил чашку на стол и сел в кресло. Перед ним лежал лист бумаги, на котором аккуратно было написано: «Topos», и чуть в стороне расшифровка: «место, которого нет». Эрик оглянулся по сторонам. Несмотря на утренние лучи, в комнате было довольно сумрачно и тихо. — Topos… — тихо сказал Эрик. — Место, которого нет. Чашка слегка дымилась, распространяя аромат кофе. Броль машинально потянулся за ней, не глядя поймал за ручку и поднес ко рту. На секунду ему показалось, что он начинает понимать. Чашка застыла у губ Эрика и вернулась на место. Броль перевел на нее взгляд и долго смотрел, как невесомый дух кофе растворяется в воздухе. Эрик вдруг подумал, что если смотреть достаточно долго и внимательно, то можно увидеть… нет, скорее понять, что чашка растворяется вместе с кофейным паром. Где-то на заднем плане пронеслась вялая мысль, что все это очень похоже на медитацию, что все это пройдено и понято. — Может быть и понято, — вслух сказал Броль, — но осознано ли?.. А в чем разница между пониманием и осознанием? В том то и дело… Понимание объясняет физические законы, а осознание… Осознание может показать сущность. Сущность! Topos… Так вот в чем дело!.. Броль вдруг понял, что его морозит. Он приложил ладонь ко лбу и ощутил под пальцами холодный пот. Эрик вытер лицо подолом халата и нервно хохотнул. — Они таки знали… — тихо сказал он. Выписав вчера вечером эту фразу из трактатов Конфуция, Броль не связывал с ней никаких надежд и мыслей. Ему понравилась сама формула и все. Но теперь он чувствовал, что ранее разрозненные осколки начинают собираться в единое целое, и что раньше этого произойти и не могло, потому как был необходим ключ. Topos и был этим ключом. Вернее он был конечной целью. А осознанные вещи… Осознанные вещи и были ключом. Они были чем-то абсолютно иным, но чем именно Броль не знал. — Я пока этого не знаю, — сказал он, сделав ударение на слове «пока». — Пока не знаю… Эрик встал и принялся ходить по комнате. «Совокупность вещей есть мир, — думал он. — Моя квартира состоит из этой чашки, стола, стульев, окна, стен, меня и всего прочего — это моя квартира. Эти вещи определяют мою квартиру. Их совокупность она и есть. Такие квартиры, дома, улицы создают этот город. Города — страну… В конечном итоге этот мир определяют вещи. Если из него убрать их все, то не будет ничего. Не будет ни времени, ни пространства, ни самого мира… Здесь загвоздка в слове «убрать». Никуда их убирать не нужно, их нужно Осознать! Совокупность осознанных вещей, вот что такое topos… Место, которого нет. Его и не может быть в обычном понимании этого слова. Но в то же время он есть всегда, как сущность этого мира…» Эрика трясло. Ему казалось, что в туннеле, которым он пробирался столько лет, наконец появился выход, и он чувствует его приближение, он чувствует еле уловимое дыхание свежего воздуха. Эрик хотел смеяться и плакать одновременно. В эту субботу Броль больше не выходил из комнаты. Есть он не мог и не хотел. Спать тоже. И когда, уже ночью, ближе к утру, он стоял над столом, упершись руками в столешницу, и смотрел на все туже чашку с уже давно остывшим кофе, он видел, как ее керамический ободок слегка дрожит, будто это студень, по которому пробегает рябь. Эрик был твердо убежден, что начинает проникать в суть. «Имя Бога существует, — думал Броль. — но в этом мире ему не сопоставимо ни одно слово, ни один жест, обряд или что-то другое. Его Имя будет любое слово там, в месте, которого нет. Первое, пришедшее в голову слово и будет Его Именем…» Воскресенье Броль не помнил. Часы, лежащие на столе, перестали быть машиной, контролирующей уход времени. Эрик, проводя блуждающий взгляд по столу, натыкался на них и не понимал, что это такое. Чашки больше не было. Ее контуры размывались, растворялись в пространстве. Эрик тянулся за ней дрожащими пальцами, промазывал и еле заметно улыбался. «Все правильно, — думал он. — Так и должно быть… Я назвал чашку по Имени, я убил ее смысл… Еще немного и я смогу все что угодно назвать…» Стены плыли и качались. Эрик переводил на них взгляд и приказывал им раствориться, и с блаженным удовлетворением смотрел, как они становятся прозрачными, открывая его затуманенному взору вечернюю улицу, случайного пешехода в котелке, двустворчатую дверь аптеки напротив, серо-синий булыжник мощеной улицы и многое-многое другое. Эрик вставал, чтобы подойти к ним, с непониманием смотрел на свои ноги — они напоминали ему ходули — почему-то очень длинные и не сгибающиеся, долго шел до стены, протягивал руку и чувствовал, что деревянная панель под пальцами прогибается, и что это и не дерево вовсе, и что вообще нет такого понятия «дерево», и что topos здесь. Уже здесь и везде, только не хватает какой-то малости, чего-то не хватает. Совсем чуть-чуть, чтобы можно было сказать Слово… Эйген долго стучал в стеклянное окошко двери, зажав в левой руке кепку и привстав на носки. Был понедельник, половина десятого утра и его отец, администратор университета, послал его домой к профессору Бролю, потому как последнего не было на работе. А поскольку администрация университета не помнила случая, чтобы профессор Броль, не явился на свое рабочее место, сегодняшнее отсутствие профессора выглядело подозрительно. Эйген уже хотел было уйти, когда услышал за дверью неровное шарканье тапочек. Парнишка постучал еще раз, для верности. Эрик долго возился с ключом, наконец открыл и тупо уставился на парнишку. Эйгону было десять лет, и был он не из робкого десятка, но увиденное заставило его попятиться. На небритом осунувшемся лице профессора застыл затуманенный взгляд. Профессор Броль, всегда живой и улыбчивый, стоял сейчас перед ним в домашнем халате подол которого украшало огромное коричневое пятно, в тапочках на босу ногу, слегка покачивался и смотрел сквозь Эйгана. — Профессор, вас на работе ждут, — сказал Эйген и сглотнул слюну. Броль молчал. — Профессор, вы меня слышите? Аптекарь Янсон, давно знавший Эрика, поскольку его аптека располагалась как раз напротив квартиры Броля, открывал ставни своей витрины. Он услышал последний вопрос паренька и оглянулся. Вид Броля заставил его насторожиться. Янсон оставил витрину и спешно перешел дорогу. — Мистер Броль, что с вами? — спросил он. Эрик повел головой, словно хотел посмотреть на спросившего, но взгляд прошел мимо и улетел куда-то выше крыш домов напротив. — Та-а-ак… — протянул аптекарь, и уже парнишке. — Тебя из университета прислали? Беги и скажи, что мистер Броль сильно болен, его сегодня не будет. Понял? — Да-а… — закивал Эйген, потом натянул кепку и убежал. — Мистер Броль, вы меня слышите? — снова обратился Янсон. Броль чуть повел головой. Аптекарь Янсон принял это за утвердительный кивок. — Вот и замечательно. Я хоть и не врач, но тоже кое-что понимаю. Вы слишком много работаете, вон свет до сих пор горит, небось всю ночь сидели. Подождите меня, я сейчас. Янсон перебежал дорогу и исчез в недрах аптеки. Через минуту он вернулся, зажав в руке небольшой флакончик темно-коричневого стекла. — Мистер Броль, это настойка опиума. Принимать нужно по одной чайной ложке в день. Вы меня поняли? По одной чайной ложке. Это у вас просто переутомление. Сейчас выпейте одну ложку и ложитесь спать, завтра уже все будет нормально. Вы меня поняли? Одну ложку. Эрик не слышал, но Янсон говорил слишком много, и его речь стала просачиваться в сознание Броля. Его взгляд приобрел осмысленность, он посмотрел на аптекаря, медленно взял протянутый ему пузырек, кивнул и пошел назад. Янсон смотрел некоторое время ему в след, прищурив взгляд, потом цокнул языком и вернулся к своей витрине. Эрик дошел до кухни, вытащил зубами пробку и вылил содержимое пузырька в стакан. Некоторое время рассматривал густо-коричневую, почти черную, жидкость. Аптекарь что-то говорил об этом. Нужно принять… нужно… Броль взял стакан и залпом выпил. Ничего не произошло. Эрик посмотрел на стакан, зачем-то понюхал и повернулся, чтобы положить его в мойку. И тут наступила вечность. Стакан упал и разбился, Эрик покачнулся и опрокинулся на стол, скатился по нему и разбил о пол затылок, но не почувствовал этого. Он лежал, смотрел сквозь потолок и понимал, что мир рухнул. И еще он знал… теперь знал Имя. Эрик хотел встать, но у него больше не было ног, и не было больше пола, и незачем теперь было ходить. Он повернул голову и в открытую дверь кабинета и узрел плавающий стол. Эрик приказал ему приблизиться и тот медленно двинулся на встречу. Броль дополз до стола, уцепился за край, задыхаясь приподнялся. Прямо перед ним лежал лист бумаги и карандаш. Эрик поймал карандаш и тщательно вывел на листе всего одно слово, потом закрыл глаза и, блаженно улыбаясь, осел на пол… В обед аптекарь Янсон, снедаемый тревожным чувством, решил заглянуть к соседу, чтобы проверить состояние последнего. Он нашел Броля на полу, нашел пустой флакончик и, холодея от мысли, что Броль может уже не прийти в себя, бросился за помощью. Эрик лежал в госпитале полторы недели, и первые несколько дней редко возвращался в реальность. Потом его наконец выписали и он вернулся домой. Открыв дверь, Броль, не раздеваясь, торопливо прошел в кабинет и схватил лист бумаги. Почерк был ужасный. Под трясущимся карандашом графитовый след прыгал и плясал по бумаге, но прочитать все же было можно. Это было всего одно слово, всего одно… — Нефть… — прочитал профессор Броль, потом медленно порвал лист на несколько частей и бросил на пол. Эрик Броль прожил еще тридцать восемь лет, женился, обзавелся двумя детьми и никогда больше не искал Имя Бога. http://www.kultprosvet.ru/text.php?t=627 06.08.2004 11:24:25
Хорошие цитатыDIMA. Но вот Ваше православие с ними плохо сочетается. По моему личному мнению (ИМХО). Игрушки, игрушки.... Остальное можно переместить в портрет DIMA. Для него религия это большой цитатник. Цитатами из церковных книг он замещает свое мнение, потому что ему нечего сказать. Полным Адептом церкви Православной назвать его нельзя, не чужды ему мирские соблазны... Евангелие от Луки: 17:20 Быв же спрошен фарисеями, когда придет Царство Божье, отвечал им: не придет Царство Божье приметным образом, и не скажут: вот, оно здесь, или: вот, там. Ибо вот, Царство Божье внутри вас. Сказал также ученикам: придут дни, когда пожелаете видеть хотя бы один из дней Сына Человеческого, и не увидите; и скажут вам: вот, здесь, или: вот, там, – не ходите и не гоняйтесь, ибо, как молния, сверкнувшая от одного края неба, блистает до другого края неба, так будет Сын Человеческий в Свой день. Но прежде надлежит Ему много пострадать и быть отверженным этим родом. И как было во дни Ноя, так будет и во дни Сына Человеческого: ели, пили, женились, выходили замуж, до того дня, как вошел Ной в ковчег, и пришел потоп и погубил всех.
1000 шариков Несколько недель назад я приготовил себе кофе, взял утреннюю газету и сел послушать радиоприемник. Переключая каналы радиостанции, я вдруг остановил свое внимание на бархатном голосе одного старика. Он что-то говорил о "тысяче шариков". Я заинтересовался, сделал звук погромче и откинулся на спинку кресла. - Хорошо, - сказал старик, - могу поспорить, что вы очень заняты на работе. Вчера, сегодня, завтра. И пусть вам платят много. Но за эти деньги они покупают вашу жизнь. Подумайте, вы не проводите это время со своими любимыми и близкими. Ни за что не поверю, что вам нужно работать все это время, чтобы свести концы с концами. Вы работаете, чтобы удовлетворить ваши желания. Но знайте, что это замкнутый круг - чем больше денег, тем больше хочется и тем больше вы работаете, чтобы получить еще большее. Нужно суметь в один момент спросить себя: "А действительно ли мне так нужна та или иная вещь, например новая машина?" И ради этого вы готовы пропустить первое танцевальное выступление вашей дочери или спортивное соревнование вашего сына. Позвольте мне рассказать кое-что, что реально помогло мне сохранить и помнить о том, что главное в моей жизни. И он начал объяснять свою теорию "тысячи шариков" - Смотрите, в один прекрасный день я сел и подсчитал. В среднем человек живет 75 лет. Я знаю, некоторые живут меньше, другие больше.. Но живут примерно 75 лет. Теперь я 75 умножаю на 52 (количество воскресений в году) и получается 3900 - столько воскресений у вас в жизни. Когда я задумался об этом, мне было пятьдесят пять. Это значило, что я прожил уже примерно 2900 воскресений. И у меня оставалось только 1000. Поэтому я пошел в магазин игрушек и купил 1000 небольших пластиковых шариков. Я засыпал их все в одну прозрачную банку. После этого каждое воскресенье я вытаскивал и выбрасывал один шарик. И я заметил, что когда я делал это и видел, что количество шариков уменьшается, я стал обращать больше внимания на истинные ценности этой жизни. Нет более сильного средства, чем смотреть, как уменьшается количество отпущенных тебе дней! Теперь, послушайте последнюю мысль, которой я хотел бы поделиться сегодня с вами, перед тем как обнять мою любимую жену и сходить с ней на прогулку. Этим утром я вытащил последний шарик из моей банки... Поэтому каждый последующий день для меня подарок. Я принимаю его с благодарностью и дарю близким и любимым тепло и радость. Знаете, я считаю, что это единственный способ прожить жизнь. Я ни о чем не сожалею. Было приятно с вами поговорить, но мне нужно спешить к моей семье. Надеюсь, еще услышимся! Я задумался. Действительно было о чем подумать. Я планировал ненадолго смотаться сегодня на работу - нужно было делать проект. А потом я собирался с коллегами по работе сходить в клуб. Вместо всего этого я поднялся наверх и разбудил мою жену нежным поцелуем. - Просыпайся, милая. Поедем с детьми на пикник. - Дорогой, что случилось? - Ничего особенного, просто я понял, что мы давно не проводили вместе выходные. И еще, давай зайдем в магазин игрушек. Мне нужно купить пластиковые шарики... источник: Источник: http://mycashflow.kiev.ua получена от: Константин Малюгин
Шоу должно продолжаться 6 апреля 2007 Усики антенн раскалены до предела, плёнку всё страшнее проявлять, рука не решается крутить колёсико радио. Улепетнуть бы: в лес, на земляничные поляны, посмотри, какое лето, глубже, дальше, в самую чащобу, там больше ягод и меньше радиоволн, выключи и закопай свой сотовый, шоу не дойдёт до этого места, а если услышим рокот разыскивающего нас самолёта, просто закроем уши. Это ведь так просто – зажать ушные раковины. Правда шум бывает и внутри раковин, музыка может звучать не снаружи, ритм тотального бита так прирос к сердцу, что бухает изнутри; но мы знаем способы, как с этим бороться. Мы зарастём мхом и окутаем себя туманом, притворимся папоротниками и пнями, нас не найдут, нас не догонят. Чем страшнее мир, тем сильнее сужается понимание бытия для отдельного человека. Во времена расцветов империй хочется творить и стоять в перекрестьях софитов или прицелов: и то и другое увлекательно, красиво, дерзко. Когда за окнами бродят голодные, телевизор жутко включить, из лиц людей в автобусах прорастают жвалы нехороших насекомых – всё кажется слишком элементарным: спрячемся в лес и поле, возделаем свой сад-огород, будем жить натуральным хозяйством и обрастать тёплой шерстью. Пусть шоу продолжается без нас, мы не заслужили участия в нём. Но самые смелые никуда не уходят, только прибавляют звука. Зачем ты стоишь на этой сцене, Джон? Как беззащитны твои глаза за круглыми поблёскивающими очками. Ты уже давно всё понял об этом мире, в котором можно стать только или террористом, или заложником. Ты – заложник, но вряд ли вечности. Заложник собственной славы, безнадёжных буддистских поисков, рассказов с печальной абсурдинкой, маньяка, который начищает свой пистоль, чтобы в один прекрасный день пальнуть в тебя, выразив небывалые любовь и почтение. Ты не выживешь, Джон, ты ведь это знаешь; уйди со сцены. Не могу, струны приросли к пальцам, ты слышишь, что я играю? Вчера я ещё был счастлив, а сегодня она покинула меня, – и что будет, если эта музыка остановится? Ты знаешь, что будет? И я не знаю. Я буду стоять здесь, а ты повторяй за мной: yesterday, all my troubles seemed so far away… Ты что здесь делаешь, Элвис? Кончики твоих глаз вспотели, потому что за кулисами ты только что вдохнул в себя что-то белое и холодное. Вчера ты подарил кадиллак нищему, увидев его сидящим на обочине одной из пыльных дорог Мемфиса – просто вышел из кадиллака, сказал нищему «это твой» и дальше пошёл пешком. Об этом уже знают. Сегодня к тебе наведается толпа, жаждущая твоей щедрости и новых кадиллаков. Ты готов петь? Завтра тебе пришлют большой больничный счёт. Чем нежнее и страстнее ты поёшь, тем больше больничные счета; не пора ли остановиться? А разве можно остановиться? Есть предел скорости, при котором, если ты жмёшь на педаль тормоза, машина только больше разгоняется. Всё, что я могу, это охладить себя во время езды. Тутти-фрутти. Хорошее мороженое. Не плачь, а то я тоже заплачу, и грим размажется по лицу. Подпевай мне, притопывая в такт: tutti-frutti… Фредди, и ты с ними? Толпа на стадионе безумствует. Ты ведь знаешь, что некоторые из девушек получали свой первый обморок оргазма на твоём концерте. Впрочем, что тебе до девушек. Будь осторожен, однажды толпа уже забросала тебя безопасными лезвиями, отреагировав на твой небезопасный имидж. Им всё равно, по какому поводу безумствовать, ты знаешь это? Твой дом полон кошек, потому что только кошки настоящие люди. Это плохо кончится, Фредди. У тебя слишком пронзительный и дивный голос, этот голос так приятно оборвать на полувыдохе. От кого-то из своих длиннопалых арлекинов ты получишь порцию болезни, из которой нет выхода. Too Muсh Love Will Kill You. Останови карнавал. Толпу не перекричать и с помощью самых мощных динамиков. А я ору. Для меня шёпот и крик уже одно и то же. Мой последний выдох продлится не один век. Брось глупые уговоры, я касаюсь пальцами клавиш, слушай: don’t stop me now… Шоу должно продолжаться. Никому не рассказывай. У меня гниёт нога, один глаз не видит. Ночами я ем зубами подушку, поэтому просыпаюсь, как ангел, усыпанный перьями. Солнце никогда не смотрит мне в лицо. Мой продюсер сказал, что в Японии выпустили сакэ имени меня, мы хотим подавать в суд, мы не можем найти концов. Японцы все страшно похожи друг на друга лицами и фонетикой имён, правда? Когда я был на концерте в Японии, на сцене лопнул софит и большой осколок попал в лицо одной из девушек в первом ряду. Я не слышал, как она кричала, я видел, как стекает кровь у неё со щеки, и продолжал петь. Эта щека в крови так хорошо подходила к песне, которую я в это время исполнял. Я клипово мыслю, ага? Моя мать умерла от инсульта, прочитав в одном жёлтком листке, что я живу с Тайсоном. Смешно, верно? Кюрасо и дамские пальчики, всё, что я хочу, это много кюрасо и дамских пальчиков, и тогда я смогу сегодня выйти к ним на два часа, все билеты проданы, зал ждёт. Пир во время чумы. Мир лихорадит и бьёт в горячке. А нам весело, мы не знаем, что будет с нами через два часа. Ведь так и надо жить, да? Ещё в Библии сказано, чтобы мы не думали о завтрашнем дне, обретаясь, как цветы, водяные лилии… Мужество жить одним днём, каждый вечер выходить на сцену, легко крутить в руках барабанные палочки, легко смотреть в разверстую пасть десятитысячного зала. Не уйти, когда уже гибнешь, не замолчать, когда порваны связки, не дать тишине, безлицей, чёрной, чересчур умной, засосать себя раньше времени. Сотни людей поставили свет, столько же – настроили звук, с десяток основательных женщин ждут, чтобы затянуть бэк-вокал, танцоры уже напрягли мышцы – как можно подвести их, не говоря уже о зрителях? Кто поверит, что ты всего-навсего безумно уставший человек, которому хочется лечь в постель одному и, выспавшись, увидеть в окно, как подкрадывается тёмно-оранжевый закат, как медленно раскачиваются качели в пустом саду на берегу безмолвного, заросшего осокой озера? …Они думают, что быть знаменитым, что быть великим, что быть идолом и кумиром – это мармелад. О, если бы они влезли в вашу шкуру хоть на одну минуту, Джон, Элвис, Фредди! Ещё, ещё прибавьте громкость; что будут делать все эти люди, когда останутся наедине с собой? Не давайте им молчания, в молчании никогда не рождалось ничего хорошего. Знаете, что делают с ди-джеем на радиостанции, если между песнями, рекламой, говорильней возникает хоть малейшая пауза? В паузах, зазорах, просветах, передышках происходит самое главное, но это самое главное для нас страшнее нынешнего лица Майкла Джексона; а для Майкла Джексона оно ещё страшнее. Пожалуйста, Господи, не оставляй меня в тишине, пожалуйста, я ведь и молюсь непрестанно для того, чтобы Тебя не слышать. А кто ещё, кроме меня, будет любить их, пришедших сегодня на концерт? Кто будет любить этих плачущих девочек с поблёскивающим пирсингом и парней с туго завинченным хайратником, слишком агрессивно поглядывающих по сторонам? Кто будет любить этих, уже подозревающих, что счастье несбыточно, но твёрдо уверенных, что первые аккорды моей песни дают о нём неизречённое знание? Кто ещё снимет с себя пропотевшую майку и бросит в зал, чтобы её разодрали на клочья когтями и зубами, давясь и плача? Они такие несчастные, у них никого, кроме меня, нет. Они никогда не узнают, что у меня тоже никого нет, даже себя самого. «Я гаварю с твоей фатаграфией, Фредди», – пишет с ошибками в дневнике пятнадцатилетняя фея. Говори, говори, бедное дитя, у меня там такое печальное и понимающее лицо, меня как раз здорово тошнило в тот момент, когда фотограф сделал снимок – перебрал после концерта, намешал всего, утром было ощущение, что по мне проехался самолёт… Говори со мной, меня уже столько лет как нет на этой планете – с кем, кроме тебя, поговорить? Я ведь честно с тобой разговариваю, как только ты вставляешь кассету в магнитофон. Говори, и нам обоим не будет страшно. Подпевай мне. Как там это будет, если попытаться спеть на русском? «Продолжим шоу! Продолжим шоу! Стук сердца может сбиться, дух – перевоплотиться, но вечна моя улыбка». Константин РУБИНСКИЙ, специально для Chelyabinsk.ru
И НАСТУПИТ УТРО ЗАВТРАШНЕГО ДНЯ... ВЕРСИЯ 1. - Ну, что делать будем? – Президент встал из-за стола и потянулся, хрустнув позвоночником. - А чего делать, Владимир Владимирович?! – Дима настороженно взглянул на шефа и отметил неприятный холодок, пробежавший по спине. - Что-то надо делать… - медленно, чеканя каждый слог, протянул Президент. - Социология очень хорошая, Владимир Владимирович! Нет сомнений, что всё решится в первом туре! - Так и у меня нет сомнений, - Президент вернулся в кресло и спокойным взглядом смерил собеседника, - Дима, твоя победа уже сделана. Моими руками, заметь. Согласись, что по моей рекомендации в нашей стране и макака бы победила… - Президент усмехнулся и, придвинувшись к краю стола, доверительно наклонился к лицу преемника, - Что, щенок, начальником моим будешь?! - Ннннооооо…это же Ваше было решение… - Дима осёкся и, схватившись за шею, сполз с кресла на устланный богатым ковром пол кабинета. Президент молча смотрел на вышедшего из-за потайной двери человека в неброском костюме. Человек молча подошёл к Диме, вытащил из его шеи тонкую короткую иголку и аккуратно вставил её в пластиковый контейнер, похожий на баночку с зубочистками. Обменявшись несколькими только им понятными знаками, они вытащили обмякшее тело Димы за двери. Через несколько минут Президентский кортеж выехал за пределы Кремля. - Вов, а по-нормальному нельзя было ему предложить такой вариант? - Рисков слишком много… Думаю, он тоже смотрел фильм «Чужое лицо» - кстати, оттуда у меня идея и возникла… - устало ответил Президент, - проснётся уже с моим фэйсом, голосом, фигурой… ну а после выборов продолжит заниматься привычной работой. Ну а если что… вспомни-ка - если уж по Ельцину такой плач стоял, то как они по мне всей страной выть будут… - Президент ухмыльнулся и полез в мини-бар. Кортеж приближался к одной из самых закрытых подмосковных клиник пластической хирургии, ожидавшей своих первых и последних пациентов… Добавлено в [mergetime]1202898685[/mergetime] И НАСТУПИТ УТРО ЗАВТРАШНЕГО ДНЯ... Ну, что делать будем? – Президент встал из-за стола и потянулся, хрустнув позвоночником. - А чего делать, Владимир Владимирович?! – Дима настороженно взглянул на шефа и отметил неприятный холодок, пробежавший по спине. - Что-то надо делать… - медленно, чеканя каждый слог, протянул Президент. - Социология очень хорошая, Владимир Владимирович! Нет сомнений, что всё решится в первом туре! - Так и у меня нет сомнений, - Президент вернулся в кресло и спокойным взглядом смерил собеседника, - Дима, твоя победа уже сделана. Моими руками, заметь. Согласись, что по моей рекомендации в нашей стране и макака бы победила… - Президент усмехнулся и, придвинувшись к краю стола, доверительно наклонился к лицу преемника, - Что, щенок, начальником моим будешь?! - Ннннооооо…это же Ваше было решение… - Дима осёкся и, схватившись за шею, сполз с кресла на устланный богатым ковром пол кабинета. Президент молча смотрел на вышедшего из-за потайной двери человека в неброском костюме. Человек молча подошёл к Диме, вытащил из его шеи тонкую короткую иголку и аккуратно вставил её в пластиковый контейнер, похожий на баночку с зубочистками. Обменявшись несколькими только им понятными знаками, они вытащили обмякшее тело Димы за двери. Через несколько минут Президентский кортеж выехал за пределы Кремля через парадные ворота Спасской башни. - Вов, а по-нормальному нельзя было ему предложить такой вариант? - Рисков слишком много… Да и традицию, которая себя поколениями оправдывала, нарушать не хочется... - устало ответил Президент, - проснётся уже с моим фэйсом, голосом, фигурой… ну а после выборов продолжит заниматься привычной работой. Потом "я устал, я ухожу", здорово у меня это тогда получилось... почти так же здорово, как на ХХ съезде КПСС, когда я свои репрессии обличал... - Президент ухмыльнулся и полез в мини-бар. - Вов... а с первым телом как? не решил ещё?.. - человек сдержанно кивнул в сторону в сторону мавзолея. - Не знаю пока... - Президент нахмурился, - пока не актуально... ещё четыре года, а там - посмотрим, Феликс... Автор неизвестен.
И НАСТУПИТ УТРО ЗАВТРАШНЕГО ДНЯ... Ну, что делать будем? – Президент встал из-за стола и потянулся, хрустнув позвоночником. - А чего делать, Владимир Владимирович?! – Дима настороженно взглянул на шефа и отметил неприятный холодок, пробежавший по спине. - Что-то надо делать… - медленно, чеканя каждый слог, протянул Президент. - Социология очень хорошая, Владимир Владимирович! Нет сомнений, что всё решится в первом туре! - Так и у меня нет сомнений, - Президент вернулся в кресло и спокойным взглядом смерил собеседника, - Дима, твоя победа уже сделана. Моими руками, заметь. Согласись, что по моей рекомендации в нашей стране и макака бы победила… - Президент усмехнулся и, придвинувшись к краю стола, доверительно наклонился к лицу преемника, - Что, щенок, начальником моим будешь?! - Ннннооооо…это же Ваше было решение… - Дима осёкся и, схватившись за шею, сполз с кресла на устланный богатым ковром пол кабинета. Президент молча смотрел на вышедшего из-за потайной двери человека в неброском костюме. Человек молча подошёл к Диме, вытащил из его шеи тонкую короткую иголку и аккуратно вставил её в пластиковый контейнер, похожий на баночку с зубочистками. Обменявшись несколькими только им понятными знаками, они вытащили обмякшее тело Димы за двери. Через несколько минут Президентский кортеж выехал за пределы Кремля через парадные ворота Спасской башни. - Вов, а по-нормальному нельзя было ему предложить такой вариант? - Рисков слишком много… Да и традицию, которая себя поколениями оправдывала, нарушать не хочется... - устало ответил Президент, - проснётся уже с моим фэйсом, голосом, фигурой… ну а после выборов продолжит заниматься привычной работой. Потом "я устал, я ухожу", здорово у меня это тогда получилось... почти так же здорово, как на ХХ съезде КПСС, когда я свои репрессии обличал... - Президент ухмыльнулся и полез в мини-бар. - Вов... а с первым телом как? не решил ещё?.. - человек сдержанно кивнул в сторону в сторону мавзолея. - Не знаю пока... - Президент нахмурился, - пока не актуально... ещё четыре года, а там - посмотрим, Феликс... Автор неизвестен.
Не рассказ, но просится... Жизнь в 100 словах Колыбель. Пеленки. Плач. Слово. Шаг. Простуда. Врач. Беготня. Игрушки. Брат . Двор. Качели. Детский сад. Школа. Двойка. Тройка. Пять. Мяч. Подножка. Гипс. Кровать. Драка. Кровь. Разбитый нос. Двор. Друзья. Тусовка. Форс. Институт. Весна. Кусты. Лето. Сессия. Хвосты. Пиво. Водка. Джин со льдом. Кофе. Сессия. Диплом . Романтизм. Любовь. Звезда. Руки. Губы. Ночь без сна. Свадьба. Теща. Тесть. Капкан. Ссора. Клуб. Друзья. Стакан. Дом. Работа. Дом. Семья. Солнце. Лето. Снег. Зима. Сын. Пеленки. Колыбель. Стресс. Любовница. Постель. Бизнес. Деньги. План. Аврал. Телевизор. Сериал. Дача. Вишни. Кабачки. Седина. Мигрень. Очки. Внук. Пеленки. Колыбель. Стресс. Давление. Постель. Сердце. Почки. Кости. Врач. Речи. Гроб. Прощанье. Плач.
Когда СКУКА зевнула уже в третий раз, СУМАСШЕСТВИЕ предложило: - А давайте играть в прятки!?. ИНТРИГА приподняла бровь: - Прятки? Что это за игра?? И СУМАСШЕСТВИЕ объяснило, что один из них, например, оно, водит-закрывает глаза и считает до миллиона, в то время как остальные прячутся. Тот, кто будет найден последним, станет водить в следующий раз и так далее. ЭНТУЗИАЗМ затанцевал с ЭЙФОРИЕЙ, РАДОСТЬ так прыгала, что убедила СОМНЕНИЕ, вот только АПАТИЯ, которую никогда ничего не интересовало, отказалась участвовать в игре. ПРАВДА предпочла не прятаться, потому что в конце концов ее всегда находят. ГОРДОСТЬ сказала, что это совершенно дурацкая игра (ее ничего кроме себя самой не волновало). А ТРУСОСТИ очень не хотелось рисковать. Раз, два, три...- начало счет СУМАСШЕСТВИЕ. Первой спряталась ЛЕНЬ, она укрылась за ближайшем камнем на дороге, ВЕРА поднялась на небеса, а ЗАВИСТЬ спряталась в тени ТРИУМФА, который собственными силами умудрился взобраться на верхушку самого высокого дерева. БЛАГОРОДСТВО очень долго не могло спрятаться, так как каждое место, которое оно находило казалось идеальным для его друзей: Кристально чистое озеро - для КРАСОТЫ. Расщелина дерева - так, это для СТРАХА. Крыло бабочки - для СЛАДОСТРАСТИЯ. Дуновение ветерка - ведь это для СВОБОДЫ! И оно замаскировалось в лучике солнца. ЭГОИЗМ, напротив, нашел только для себя теплое и уютное местечко. ЛОЖЬ спряталась на глубине океана (на самом деле она укрылась в радуге), а СТРАСТЬ и ЖЕЛАНИЕ затаились в жерле вулкана. ЗАБЫВЧИВОСТЬ, даже не помню где она спряталась, да это и не важно. Когда СУМАСШЕСТВИЕ досчитало до 999999, ЛЮБОВЬ все еще искала, где бы ей спрятаться, но все уже было занято. Но вдруг она увидела дивный розовый куст и решила укрыться среди его цветов. - Миллион, - сосчитало СУМАСШЕСТВИЕ и принялось искать. Первой оно, конечно же, нашло ЛЕНЬ. Потом услышало, как ВЕРА спорит с Богом, а о СТРАСТИ и ЖЕЛАНИИ оно узнало по тому, как дрожит вулкан. Затем СУМАСШЕСТВИЕ увидело ЗАВИСТЬ и догадалось где прячется ТРИУМФ. ЭГОИЗМ и искать было не нужно, потому что местом, где он прятался оказался улей пчел, которые решили выгнать непрошеного гостя. В поисках СУМАСШЕСТВИЕ подошло напиться к ручью и увидело КРАСОТУ. СОМНЕНИЕ сидело у забора, решая, с какой же стороны ему спрятаться. Итак все были найдены!!!! Вот только ЛЮБОВЬ найти не могли... СУМАСШЕСТВИЕ искало за каждым деревом, в каждом ручейке, на вершине каждой горы и, наконец, он решило посмотреть в розовых кустах, и когда раздвигало ветки, услышало крик. Острые шипы роз поранили ЛЮБВИ глаза. СУМАСШЕСТВИЕ не знало что и делать, принялось извиняться, плакало, молило, просило прощения и в искупление своей вины пообещало ЛЮБВИ стать ее поводырем. И вот с тех пор, когда впервые на земле играли в прятки, ЛЮБОВЬ слепа и СУМАСШЕСТВИЕ водит её за руку... © чей то креатив
ЛОВКАЯ ОБЕЗЬЯНА. Князь со своей свитой приплыл на лодке к Обезъяньей горе. Как только обезьяны увидели людей, они попрятались. Все, кроме одной. А эта, похваляясь своей ловкостью, выставилась напоказ, раскачиваясь с ветки на ветку. Князь выпустил в нее стрелу, но она отпрыгнула в сторону и на лету поймала стрелу. Тогда князь приказал приближенным дать залп по обезьяне. Тут она не смогла увернуть и пала мертвой. Тогда князь обернулся к своему спутнику: - Это животное рекламировало свой ум и верило в свое мастерство. Помни об этом! Никогда не полагайся на оригинальность и талант, когда имеешь дело с людьми! На спутника князя эта сцена произвела столь глубокое впечатление, что , вернувшись домой, он изменил свой образ жизни, изменился сам, и скоро никто в Поднебесной не смог его использовать.
DIMA, про эту обезъяну был пост в теме "Притча" форум "Игры слов", к слову (http://eventhorizon.ru/forums/index.php?showtopic=572). Кстати, в "Играх слов" есть тема: "Рассказ" (я так понимаю, прототип этой темы). И автор рассказа указан- Женя, тот ли самый? Предлагаю тему "Рассказ" и эту "Короткий рассказ" объединить. ( Интересно, почему та тема попала в "Игры слов", а эта в "Книги".)
Lilja. Если для тебя имеет смысл "что-куда", то для меня имеет смысл содержание. Я сам перечитал эту притчу в контексте тем последних групп и решил "освежить" на форуме в теме "Короткий рассказ", т.к. я знаю, что этот раздел читают (по отзывам на группе). Женя - тот самый. Короткий рассказ из-за прилагательного "короткий" предполагает малые усилия для прочтения и название от этого понятное. "Короткий рассказ" входит в структуру "Рассказы" легко. Но там , на мой взгляд, и потеряется... Lilja. Прошу темы не объединять и оставить все как есть.
ДВОРНИК. Тихая теплая зимняя ночь. Белые хлопья снега сонно падали вниз, засыпая деревья, кусты, тротуары, дороги и припаркованные машины. Утром снеговые тучи разошлись, и в окна засветило яркое солнце. Геннадий открыл один глаз. Не поднимая головы с дивана, он попытался осмотреться. В звенящей голове всплывали обрывки воспоминаний, а полную картину произошедшего помогали составить валявшиеся на полу бутылки, стаканы и грязные тарелки с остатками соленых огурцов. Геннадий попытался встать, но сил хватило только на то, чтобы свесить руку с дивана. В таком состоянии он пролежал еще минут десять. Как будто вспомнив что-то, он резко взглянул на кресло. «А… Коляныч уже ушел…» - это была первая более-менее четкая мысль в голове Геннадия. Он еще полежал какое-то время на животе, потом громко закряхтел, пытаясь подняться, но не удержался на коленях и рухнул с дивана на пол. Тихо матерясь, он отодвинул подальше пивную бутылку, встал на корячки и поковылял до прихожей. Там он уселся на пол, немного передохнул и наконец-таки поднялся на ноги. Шатаясь, он ввалился в ванную комнату. «Ухх ёёёё…», - произнес Геннадий, увидев отражение своей опухшей, небритой физиономии в зеркале. Он умылся холодной водой. Заметно полегчало. Шаркая тапками, Геннадий дошел до кухни и включил чайник. Яркое солнце неприятно слепило глаза, но создавало ощущение тепла и уюта. Геннадию вдруг захотелось стряхнуть с себя это дико неприятное состояние, выбежать, как ребенок, на улицу и пойти кататься с ледяной горки на соседней улице. Он даже улыбнулся. Крепкий чай и сигарета начали постепенно возвращать Геннадия к жизни. Он выглянул в окно, прикрыл глаза рукой и осмотрелся. «Уууу… сколько за ночь навалило-то!» - пробормотал он. Геннадий неторопливо оделся, накинул на себя потертую куртку, влез в старые армейские сапоги и вышел на лестничную клетку. Дождавшись лифта, он спустился на первый этаж, открыл ключом коморку под лестницей и достал оттуда большую лопату для уборки снега. «Колян! Скотина! Опять лопату помял!» - со злобой прошептал Геннадий, разглядывая инструмент. Яркий свет больно ударил в глаза, когда дворник вышел из подъезда. От двери уже вела протоптанная людьми тропинка, а на дорожке виднелась автомобильная колея. Геннадий приступил к работе. Мышцы болели и отказывались двигаться, но с каждым очищенным метром силы все больше возвращались в «больное» тело. От кислорода голова полегчала и почти перестала болеть. Но настроение, все же, было ниже плинтуса. «Дааа… Работенки сегодня навалило… Помощничка бы… Да кто ж, кроме меня, согласится сугробы ворочать! – гундосил про себя Геннадий, раскидывая снег с дорожки. – Вот Коляныч сволочь! Черт бы его побрал! Не мог лопату выгнуть обратно, раз помял!? Оку свою откопал, лопатой попользовался, а исправить все – хрен тебе! Исправлять как всегда Генка все будет! Надо у него ключик отобрать! Пусть ручками свою табуретку выкапывает в следующий раз!». Дворник, чертыхаясь, дочистил тротуар и уперся в припаркованный Хаммер: «Ну е-мое! Опять к Юльке хахаль приехал! С вечера торчит тут… Уроды! Понакупают пендосовских телег – ни красоты ни удобства. Лучше бы Юльке шубу купил! Поставил тут, блин, а Генке потом расчищать вокруг него!» Геннадий смачно харкнул на колесо Хаммера и подгреб к нему счищенный снег. Через пять минут джип был окружен сугробами со всех сторон. «Вот это я понимаю машинка… - подошел Геннадий к стоявшему на стоянке легковому Лексусу. – И красивая и престижная и удобная… Умеют же узкоглазые машинки делать!» - мысленно восхищался дворник. Он обчистил Лексус со всех сторон, свалил часть снега на клумбу, а часть – на стоявшую с лета шестерку, которая уже давно превратилась в один большой сугроб. «Красота то какая… Ляпота…» - с улыбкой произнес Геннадий, оглядывая плоды своей деятельности. Снег был полностью расчищен. Дворник вернулся в свою коморку, достал оттуда ведро с песком и начал посыпать обледеневшие пешеходные дорожки. Когда вся работа была окончена, Геннадий еще раз оглядел весь двор. На душе полегчало, голова прошла, тело хоть и немного устало, но противная утренняя ломота уже прошла. Геннадий убрал инвентарь в коморку и вернулся домой. Он сгреб бутылки из комнаты в мусорное ведро, положил стаканы с посудой в мойку и начал что-то колдовать у плиты. Яичница с бородинским хлебом заставила замолчать урчавший с самого утра желудок. «Вот теперь – полный порядок», - проговорил дворник и, довольный, развалился на диване. Полежав некоторое время, Геннадий подтянул к себе за провод телефон и набрал номер: «Алло! Света? Здравствуй, Света! А Михалыч далеко? Обедает? Ну и ладно… Света, у меня к тебе просьба: переведи, пожалуйста, шестьдесят тыщ моих паев на Рисковые, ладно? Спасибо, Света! Передай, пожалуйста, Михалычу, что сегодня вечером к нему заеду, как жену из аэропорта встречу. Ну все, Света, удачи тебе! Пока!». Геннадий оделся, вышел во двор и сел в Лексус, стоявший на стоянке. «Хорошо, когда в жизни есть возможность заниматься любимым делом, а не сидеть с утра до вечера в офисе», - улыбнулся он и выехал с территории своего жилищного кооператива. Автор:Алиса.
БЕЗ ОСТАТКА... Сегодня в моём электронном почтовом ящике оказалось письмо следующего содержания --- " М. ! Зная тебя как человека с гипертрофированной фантазией я думаю, что только ты сможешь помочь мне разобраться с тем, что со мной случилось. Я никогда тебя не видела, но мне просто больше некому доверить в какой щекотливой ситуации я оказалась. Пожалуйста приезжай срочно. Кнопка". Кнопка была моей знакомой по интернету. Я никогда её не видел, хотя один раз имел честь пообщаться с ней по телефону. Голос мне понравился. Я, конечно сразу же перезвонил и узнал адресс, но от обсуждения подробностей по телефону она отказалась наотрез. Дом я нашёл легко и, следуя полученным инструкциям, без звонка открыл незапертую дверь и прошёл в дальнюю комнату. Она полусидела на кровати, забравшись с ногами и закутавшись в плед по самый подбородок. Молодое свежее личико отдалённо напоминало лицо Мишель Пфайфер, какой она была лет двадцать назад. --- Привет. Ну расказывай, а то я умру от любопытства ... - я сел на краешек тахты. Меня тяжело смутить, в любой обстановке я себя чуствую свободно и комфортно. --- Спасибо, что приехал...Я тебя представляла совсем другим... -- слабо и застенчиво улыбнулась Кнопка. --- Лобзания оставим на потом, говори в чём нужна помощь -- мне совсем не улыбалось стоять в траффике по пути домой в Бруклин, я уже прикинул, что раньше часу спать сегодня не лягу. Это меня не порадовало. --- Понимаешь... --- начала Кнопка и запнулась. Потом набралал в грудь воздуха , как будто собиралась нырнуть в холодную воду и досказала на одном дыхании, --- со мной что то произошло недавно. Болезнь наверно, а может и ещё что...понимаешь я стала съедобной ! С этими словами она откинула плед и я увидел её в белой кофточке и короткой юбке. --- Недавно я случайно ущипнула себя и оказалось, что от меня отщипываюцца кусочки !!!! Я не чуствую боли, у меня нет кровотечения и на месте отщипа не видно ни костей, ни крови, ни мяса.... --- Кнопка начала всхлипывать. --- И ты знаеш ещё что...Эти кусочки ..они ...съедобны..и ...и..приятны на вкус... Я сидел и, делая заинтересованное выражение лица и кивая, показывая, что я - весь внимиание, думал, что сейчас придётся возиться с санитарами, вызывать перевозку сумашедших, ещё и заполнять может чего заставят..короче забот - вагон....нда..млять, радость то какая. Как будто услышав мои мысли, Кнопка поднялал кофточку и я увидел что её правый бок напоминает полусъеденный батон в том месте где от него отщипывали. -- Видишь ... а теперь смотри, -- проговорила она и отщипнула большой кусок от себя. И сразу засунула его в рот и начала жевать. Номер ! сказать что я офигел, это не скaзать ничего. На том месте где только что был кусочек, отправленный Кнопкой в рот, не было ни крови, ни видимых повреждений, кроме того что бок уменьшился на величину куска, который продолжала жевать Кнопка. --- А мне можно попробовать ? -- неуверенно спросил я, не зная хочу ли я этого. --- Да, попробуй, -- с этими словами она протянула мне миниатюрную ножку с наманикюренными пальчиками. Я взялся за мизинец и потянул. Неожиданно легко палец оказался у меня в руке. Вы конечно догадались, что на месте отрыва не было видно ни крови ни косточки, то есть вообще ничего...рыхлая кожа и всё. Помявшись я сунул палец в рот и начал жевать. "Странно", -- подумал я пережёвывая тёплый и мягкий палец Кнопки, -- "почему же это ТАК вкусно..". А было действительно вкусно. Так вкусно, что на секунду я потерял голову, наклонился и откусил ещё один палец с её ноги. Чёрт ! это было самое вкусное НЕЧТО, что я пробовал за все годы своей жизни...Так вот, что такое небесная амброзия и птичье молоко в одном флаконе подумалось мне. --- нуууу, что ты на это скажешь ? -- спросила Кнопка. Я умудрился забыть о ней на секунду, подавленный величием Вкуса. Вы бы отдали легко пять лет жизни за маленький кусочек Кнопки, поверьте. -- Не знаю, но ты поразительно вкусна, ты заметила ?. -- Я боюсь, что я слишком вкусна. Понимаешь, я не могу остановиться. -- жалобно сказала она. Я её понимал на все сто ! От такого Вкуса заторчишь пожизненно покруче, чем от любого наркотика. Ужасная мысль пронзила меня. Я вскочил. -- Кнопка !! не вздумай больше себя есть ! Ты -- наркотик ! Остановись ! Мы порешили на том, что она останется дома, а я приду завтра и мы подумаем, какой будет наш следующий шаг. Пока мы решили никого не посвящать. Я взял с неё клятвенное обещание постараться удержаться от самопоедания. Напоследок я наклонился поцеловать её в щёку, не удержался и откусил половину уха. Рот наполнился слдостным ароматом. Истомой. Негой. Кнопка действительно была умопомрачительно вкусна. На следующий день, пропустив работу, я был с утра у неё. Зайдя в комнату я понял, что опоздал. Кнопка лежала с отрешённым лицом, уставившись в потолок. Ниже груди она отсутстовала. Голова, с откушенным мной ухом лежала на подушке и меланхолично двигала челюстями. Говорить она отказалась. И только методично отщипывала правой рукой от остатка левой и отправляла куски в рот. Я понял, что мы её потеряли. Хотел броситься без оглядки наружу, но не смог совладать с собой, наклонился и отщипнул большой кусок от Кнопкиного плеча. Ей уже было всё равно не помочь. Пережёвывая божественное я вышел и сел в машину. Медленно тронулся... Сегодня во время бритья я случайно неудачно натянул кожу на шее и кусок остался у меня в руиках. Боли я не почустовал. Кусок я тут же запихал в рот. У меня ещё осталась одна рука что бы напечатать всё это....как только я поставлю последнюю точку, то намереваюсь сразу доесть эту руку, ибо остальное я уже съел без остатка...Ну что поделать наркотики такого плана сильнее человеческой природы. Увы и ах. Точка. © LiveWrong
