Игорь Валерьевич Пудиков - «Краденое солнце» или «вперёд в прошлое-2»

«Краденое солнце» или «вперёд в прошлое-2»

Психотерапевтическая практика очерчивает круг задач, связанных с пониманием социальной, символической природы психики и установлением эффективной коммуникации, как предпосылки формирования рабочего альянса, в рамках которого осуществляются терапевтические отношения. Отечественная психотерапия, также осваивает аналитическую герменевтику (Короленко, Дмитриева, стр. 109). Решение указанных задач предполагает осмысление клинических феноменов и эффектов, возникающих в терапевтических отношениях через их соотнесение с развитием психических структур и способов влияния социума на этот процесс. Необходимость интеграции разнородных данных делает актуальной задачу построения модели, отражающей этапы воплощения социального в психике индивида. Ранее на материале жизни и творчества замечательного советского писателя, К.И. Чуковского (К.И.) была показана, способность индивидуального сознания порождать социально востребованные тексты-программы в процессе утилизации (сублимации и репарации) внутриличностного конфликта и последующей реорганизации психических структур (11). В настоящей статье, автор исходит из предположения о принципиальной возможности рассматривать события творческой и личной истории К.И. в качестве модели общечеловеческих процессов развития и функционирования психики.
Вслед за «Мойдодыром», «Цокотухой» и «Федорой» К.И. написал «Краденое солнце». В самом общем виде наша гипотеза сводится к тому, что «Краденое солнце» отражает доэдипальное движение психики от «дифференцированности к константности Собственного Я и объекта» (14- 37-129). К сожалению, формат настоящей работы не позволяет остановиться на достижениях аналитической теории и практики в понимании психодинамики периода развития от 0,8 до 3 лет. Укажем, лишь на детальное обсуждение этого вопроса в специальной литературе (13- 87-166). Согласно современным представлениям заметные признаки психической дифференциации появляются не ранее шестого месяца жизни, и отражают формирование перцептивной инварианты приносящего удовлетворение объекта. Это достигается созданием «постоянных образов приносящих удовлетворение и фрустрацию объектов, делая возможным восприятие реальной матери, которая воспринимается как колебание между абсолютным благом и абсолютным злом в зависимости от того, приносит ли её функционирование удовлетворение или фрустрацию» (14-66). Некоторое время ментальное пространство индивида определяется взаимодействием этих образов, занимающих попеременно интроективно-проективные позиции. Когда такое восприятие подвергается угрозе, возникает «первичная тревога аннигиляции-сепарации», и даже, «слепая ярость, разрушающая дифференцированнось» (14-66). Из сказанного следует, что аффекты ребёнка в это время определяются не только поведением реального объекта (матери), но и «эндогенной» диспозицией. Постепенное разрешение бинарного противостояния связано с развитием Собственного Я, или в более традиционной терминологии первых элементов Эго, одна из наиболее важных функций, которого «проявляется в тенденции организовывать и объединять личность» (13-400).
Традиционным способом «подглядеть» скрытые во взрослой норме закономерности ассоциирования является обращение к речевой деятельности детей (что К.И. неоднократно и делал). Видимо писатель, смутно ощущал источник собственного словотворчества. Текст сказки содержит не только образы и сюжеты, занимающие детскую фантазию, но и структуру ассоциаций, и даже мелодику речи, характерные для 2-3 летнего возраста. В стихотворной речи выразилась «глубинная семантическая структура» (9-39). В предыдущей статье мы писали о ситуации «назад в будущее». Думается сказка «Краденое солнце» отражает психический процесс, который, условно можно обозначить как «назад в будущее-2» или, вернее, вперёд в прошлое!
Солярная семантика сказки овеществляет в языке и тексте архаичные пласты человеческой психики. Начало субъективности, выражаемое образом солнца, его спасение – крайний предел авторского путешествия в своё прошлое и одновременно заключительный акт творения собственной личности. Следующая сказка, «Приключения Бибигона» синтезирует все достижения авторской психологии на уровне зрелой генитальности. Популярность сказки среди детей и взрослых (за последние 60 лет её издали тиражом несколько десятков миллионов экземпляров), заставляет предположить глубокую заинтересованность социума в тотальном освоении данной темы.
Начинается сказка совсем не по волшебному:
«Солнце по небу гуляло
И за тучу забежало.
Глянул заинька в окно,
Стало заиньке темно»
Беда постигла некоего Заиньку. Прожорливый грызун – популярный герой детского эпоса и излюбленный объект для идентификации детей младшего дошкольного возраста, что закреплено в ласковом материнском обращении к своему ребёнку. Образ представителя отряда грызунов полноценно представляет такие качества как беззащитность, беспомощность, мелкость, пушистость, преимущественно кормовую ориентацию (ср. простореч. спиногрыз).
Обыденность события (солнце скрылось за тучей) является фоном, на котором разыгрывается драма субъективности. О. Феничелу (15-175) принадлежит гениально простая мысль: «Внешний мир нельзя устранить иначе, чем с помощью эго»*, «ограждение от реальности происходит путём ослабления и блокирования восприятия…ошибки в оценке реальности (происходят) под давлением дериватов бессознательных желаний и страхов». Именно этим объясняется депрессивно окрашенная мегаломаническая фантазия:
«Горе! Горе! Крокодил
Солнце в небе проглотил!»
Интересен образ солнца. Его светоносная сила – условие зрения и самой жизни. Солнце это доброе тепло, неуловимая причина-источник видимого мира, явь бытия и самости. Это предтеча умозрения – абстрактного, отвлечённого постижения мира. Солнце – самый простой, самый общий прообраз себя, своего пребывания в мире. Первый намёк на присутствие субъекта и объектные отношения (ласковое обращение матери к ребёнку – «солнышко»). Зрение даёт возможность субъекту существовать в объектах. Поглощение солнца символизирует погружение во мрак, возврат к импульсивности бессознательного. Зловещее деяние символизирует исчезновение объектов видимого мира, и в них собственной самости. Утрата начавшейся было дифференцировки психики мыслится как гибель (сравни: «И сия пучина поглотила ея, в общем все умерли!»).
На фоне маленького пушистого зайчика демоническая фигура рептилии рисуется в самых мрачных тонах. Мировое зло, как и положено, являет своё обличье в планетарном размере. Впрочем, террорист № 1, этот ужас, летящий на крыльях ночи, завладев абсолютной ценностью, довольно быстро затихает, пребывая в дальнейшем в статичном положении. Подобная «непроработанность», абортивность образа - свидетельство его глубокой архаики. «Создан враг, необходимый для психологического выживания ребёнка и для дальнейшей структурализации его психики» (Тэхкэ, стр. 68). Переживание страха аннигиляции создаёт реликтовый фон, на котором появляются первые всполохи протосознания (сны о пугающей бесконечности, падении в никуда):
«Наступила темнота,
Не ходи за ворота:
Кто на улицу попал –
Заблудился и пропал»
-------------
• Надо заметить, что отечественная методология в последнее десятилетие прошлого века пыталась осмыслить эту идею. Замечательный отечественный учёный Е.Ф. Тарасов указывал, что «психический образ зависит не столько от воспринимаемых реальных предметов…сколько определяется целями, установками, потребностями, эмоциями познающего субъекта» В кн.: Лингвистическая прагматика и общение с ЭВМ. М., 1989, стр. 22
Проглатывание солнца и наступившая вслед за этим вселенская тьма передаёт идею первобытного хаоса бессознательной жизни, состояние не дифференцированности психики, когда эго как самостоятельная структура ещё отсутствует, а способность к символизации носит крайне не совершенный характер тактильно-кинестетических концептов (макросов).
«Плачут зайки
На лужайке:
Сбились, бедные, с пути,
Им до дому не дойти»
Однако жизнь вовсе не останавливается, - она лишается света сознания и функционирует на телесно-физиологическом уровне первичных агрессивных импульсов. Исчезает именно сознание. Вернее не сознание во «взрослом» смысле этого слова, а самые первые, слабые ростки, зачатки этого психического феномена, которым так гордится взрослый человек, часто принимая его за свою произвольную способность и личное достоинство. Прозорливая интуиция писателя предвосхищает позднейшие работы В. Райха, посвящённые инициальному патогенезу онкологических заболеваний.
«Только раки пучеглазые
По земле во мраке лазают,
Да в овраге за горою
Волки бешеные воют»
На борьбу с архаичным Усамой призывается позитивное имаго – аморфный, слабоструктурированный родительский образ. Медведь назван «дедушкой». Образ деда старше отцовского и может быть прослежен до самого раннего детства. Несомненно, он отражает ранний отцовский интроект – имаго, лишённый ещё половых признаков (2-273). К тому же это ещё одна примета авторского присутствия в тексте – К.И., ко времени написания этой сказки сам стал дедушкой.
«Чтобы жадный Крокодил
Солнце в небо воротил!»
Крокодилу приписывается чувство жадности (единственная его заявленная характеристика), что следует понимать, как побуждение завладеть некоей ценностью. Это основной мотив его противоправного, антиобщественного поведения. Вот как определяет этот аффект М. Кляйн: «Жадность - бурное и ненасытное алкание, которое превышает потребности субъекта и возможности объекта давать…её целью является деструктивная интроекция» (4-18). В обвинении, как это часто бывает, угадывается собственное страстное желание обвинителя.
Архаичные импульсы, буквально пульсируют в ритмике стихов:
«А в Большой Реке
Крокодил
Лежит,
И в зубах его
Не огонь горит –
Солнце красное,
Солнце краденое»
Примечательно, что зловредное пресмыкающееся (воплощение парт-объектной «кусающей груди») ещё не пришло в преследующее движение, не приобрело динамическую подвижность вездесущего злодея. Конечно, он совершил глобальное хулиганство, ввергая мир во мрак и хаос ночи. Однако проглот остаётся равнодушен к своей добыче, по детски радуясь произведённым эффектом кромешного затемнения. Архаичная простота сюжета характеризуется отсутствием персекуторной динамики. Медведь обращает свою речь, полную обличительного пафоса к мегалитическому злодею, укоряя его в душевной чёрствости и эгоизме:
«Ишь разбойничья порода:
Цапнул солнце с небосвода
И с набитым животом
Завалился под кустом,
Да и хрюкает спросонья,
Словно сытая хавронья.
Пропадает целый свет,
А ему и горя нет!»
Детскому восприятию объекты представляются несуразно (космически) огромными фигурами, шутя жонглирующими планетами и звёздами. Логика первичных процессов проявляется и в явном игнорировании противоречий (солнце, либо в животе, либо в зубах). Деструктивные аспекты родительского имаго, также всесильны и обеспечивают удовлетворение инфантильного желания (могущественный контроль):
«Если только захочу,
И луну я проглочу!»
Далее следует сцена откровенно эротического содержания, наглядно представленная в большинстве иллюстраций к этому фрагменту сказки. «Половой акт предстаёт в фантазии в виде опасных сцен взаимной агрессии», замечает Й. Шторк (18-стр.145). Тайсон и Тайсон (13-385) указывают на то, что «ранние детские фантазии не включают реалистического или точного изображения взаимодействия».
«Уж он мял его
И ломал его:
«Подавай сюда
Наше солнышко!»
Впрочем, агрессивная эротика жестокой схватки не доступна детскому восприятию, ибо оно не различает внешние объекты по половому признаку в виду отсутствия соответствующих идентификаций. Оба участника наделены агрессивными чертами. Смысловое разделение персонажей происходит не по признаку пола, а по принципу плохой-хороший. Схватка – отражение взаимодействия ментальных структур с целью сохранения и развития дифференцированности психического аппарата. Первичная сцена синтезируется ретроспективно! В фантазии! Именно к такому выводу пришёл Фрейд, изучая самопроизвольное заполнение смысловых лакун в индивидуальной истории пациентов. Именно этот процесс идёт в психике К.И.
«Испугался Крокодил
Завопил, заголосил.
А из пасти
Из зубастой
Солнце вывалилось,
В небо выкатилось!»
Проблема дифференциации Я и объекта мало исследованная в классических трудах кляйнианского подхода (5) в современной аналитической теории получила дальнейшее развитие. Так, О. Кернберг, обсуждая вопрос о ранних предпосылках Эго, сближает позиции У. Фэйрбейрна, Э. Якобсон, М. Кляйн, М. Малер и свою собственную предположением о том, что «Я развивается также и в моменты фрустрации, при боли или травматических переживаниях. Эти психические репрезентации инвестированы агрессией» (3-294). Й.Шторк, рассматривая значение раннего отцовского интроекта в развитии психики, приходит к выводу, что его функция - «содействовать разделению примитивного единства между матерью и ребёнком. Ребёнок лишённый символической функции отца вынужденно застревает в симбиотическом единстве с матерью» (18-185). Говоря о дифференциации самостных и объектных представлений, В. Тэхкэ считает, что «абсолютно хорошая» природа объекта «должна сохраняться и защищаться во избежание субъективной психологической смерти, заключающейся в утрате дифференцированности» (14-54). Коллапс субъективности временно отменяется, что вызывает всеобщее ликование:
«Рады зайчики и белочки,
Рады мальчики и девочки,
Обнимают и целуют косолапого:
«Ну, спасибо тебе, дедушка, за
солнышко!

Сказка «Краденое солнце» отражает последовательную и упорную деятельность психического аппарата К.И. Адаптация к внешним условиям и поддержание «внутреннего» гомеостаза личности – двуединая задача операционных структур психики, понимается в контексте личной истории К.И. Но в чём притягательность сказки для детей и взрослых? В чём, её эволюционная и социальная функция? Жизнь и творчество К.И. позволяет исследовать эти вопросы в ракурсе эмпирической парадигмы. В сказке «встречаются» речевые и доречевые формы опыта. Сказка образует своего рода «интерфейс» вербальной и невербальной информации (10-81). Уже упоминалось о солнечной семантике, образующей своеобразный тема-рематический каркас произведения. Г.П. Мельников (8-119) указывал, что смыслообразование может осуществляться «без участия языковых знаков, под влиянием сигналов, получаемых от органов зрения, осязания, а также внутренних процессов, протекающих в сознании». Со слова «солнце» сказка начинается, им же она и заканчивается. Это, та самая «точка отсчёта, которая составляет отправное начало для разворачивания высказывания» (7-117) и сознания в целом. Солнечный образ представляет такой этап субъектно-объектных отношений, при которых «объект и коррелирующий субъект составляют часть мира, с которым субъекта объединяют отношения взаимовключённости» (16-125). Е.Г. Хомякова рассматривая взаимодействие процессов номинации, предикации и эгореференции пишет о способности соотносить себя с окружающим миром и указывает на важную роль притяжательных местоимений (16-155). Однако, в плане становления эго-идентичности, более существенной представляется способность соотносить себя с миром объектов (в понимании Кляйн-Биона). Обращение матери к своему ребёнку «солнышко моё» настолько глубоко вошло в наше сознание, что мы не замечаем его полную абсурдность. В нашем мире нет ничего, что можно было бы присвоить с наименьшим успехом! Ни в одном пособии для начинающих мам нет рекомендации, обращаться к ребёнку таким образом. Тем не менее, миллионы матерей (и не только), повинуясь безгласному велению сердца, произносят эту фразу! «Солнышко моё» - метафора симбиотического единства субъекта и объекта. Нарциссическая агглютинация самостей – предтеча диадных отношений матери и ребёнка. Очень важно сохранить эту фразу на всю жизнь в своём сердце. В сердце, а не голове!
Более чем за три тысячелетия до Чуковского, в Древнем Египте, фараон 18-ой династии Аменхотеп IVсовершил культовую революцию и переворот в сознании миллионов своих подданных. Внезапно он провозгласил нового бога – Зримое Солнце. Этот бог появился из ниоткуда. Это был бог самого фараона! Это был сам фараон! Интересно, что и до Аменхотепа IV, фараоны были богами. Старый бог Амон, в лице фараона рождал от царицы самого себя. Поэтому у фараона были не сыновья, а только младшие братья, эманации, земные воплощения Амона. Таким образом, у всех царей был виртуальный общий отец, Амон. Отвергнув старого бога и, заменив его на нового, Атона, фараон этим самым уничтожил своего отца! История и вселенная начиналась, теперь, с него! По всей стране уничтожалось имя его отца Аменхотепа III. Себе фараон взял новое имя Эхнатон, что значило «Угодный Солнцу» (вспомним окончание «Мойдодыра»), одновременно оно могло пониматься как «Моё Солнце». Он стал отцом самому себе! Эхнатон, видимо считал себя и отцом (в прямом смысле слова) всех египтян. Ментальная операция открыла доступ к реальным объектам. Он стал собственным отцом в реальности, вступив в кровосмесительные отношения с матерью (см. исследование И. Великовского: 1-462, 483). Впрочем, современники не оценили нововведений. Эхнатон был изгнан, либо убит. Потрясения не прошли бесследно для Египета! Эхнатон запустил процесс, который привел к гибели египетской цивилизации. Самое совершенное в течение полутора тысяч лет общество, стало клониться к закату. Оно не имело иммунитета от чумы нарциссизма! Иммунитета не в виде общественных организаций и демократических ценностей, а в виде института трансляции социального знания в индивидуальную психику! На обломках египетской цивилизации выросли не только новые общества, но и новое сознание. Сказки, которые мы рассказываем своим детям, есть часть этой гигантской иммунной системы. Примечательно, что экспериментальным путём у современных детей с 3-х до 6-ти лет выявляется разнонаправленный процесс прономинализации, в котором наблюдается сокращение местоимённого ассоциирования у мальчиков и повышение такого рода ассоциирования у девочек (12-89).
Эхнатон не смог переработать архаичный страх утраты дифференциации. Этот дефект психического развития определил и его собственную судьбу и судьбы мировой цивилизации. В его трагедии, парадоксальным образом не было его вины. Это был дефект человеческого общества. Возможно, миф об Эдипе установил границу новой эры общественного сознания. Жизнь и творчество К.И. Чуковского удивительный пример взаимодействия социальных пластов в психике современного человека. Вспомним, что первым защитно-адаптивным импульсом у Чуковского было изменение полного имени. Изменения носили системный характер, ибо затронули всю титулатуру: имя, фамилию и отчество. Это символическое деяние обладает крайне ограниченным терапевтическим потенциалом. Однако, в условиях современной культуры, в индивидуальной психике, вовремя включились более совершенные программы адаптации. Творческая сублимация позволила К.И. синтезировать первичную сцену с участием звероподобных репрезентаций имаго. Признав независимые отношения родителей, в ретроспективной фантазии писатель окончательно обрёл Собственное Я. Удивительно, что К.И., опровергая древнего философа, ухитрился выразить невыразимое, высказать то, что вообще плохо поддаётся вербализации, сказать не словами, а образами!
На мемориальной доске, установленной на доме, где жил К.И. в Ленинграде, как и на барельефах 18-ой династии и в картушах Эхнатона – Солнце. Его лучи, как руки матери вкладывают жизнь в наши уста. Метафора солнечного тепла, его согревающей энергии, дающей жизнь всему сущему, позволяет нам прикоснуться к великой сказке жизни и любви.
Но будем осторожны с негасимым огнём!
А.Верморель приводит впечатляющие литературные примеры, выражающие страх быть поглощенным матерью. Бредовая идея конца света интерпретируется Фрейдом как проекция внутренней катастрофы (См. Фрейда про Шребера).
«…проекция на мир психотической катастрофы, является поглощением; и предположенным Вагнером инцестуозным поглощением, возвращением к матери» (Верморель, 378).
Литература:

1. Великовский И. Эдип и Эхнатон. Ростов н/Д., 1996, 608 с.
2. Верморель А. Быть или не быть? Значение травмирующих событий детского возраста для психоаналитического лечения. В кн.: Французская психоаналитическая школа. СПб., Питер, 2005, 362-380 Вставлен, номера изменились!
3. Джонс Э. Значение деда в судьбе отдельного человека. В кн.: Воспитание детей и психоанализ. М., 2000, стр.273-278
4. Кернберг О. Тяжёлые личностные расстройства: Стратегии психотерапии. М., 2000, 464 с.
5. Кляйн М. Зависть и благодарность. Исследование бессознательных источников. СПб., 1997, 96 с.
6. Кляйн М., Айзекс С., Райвери Дж., Хайманн П. Развитие в психоанализе. М., 2001, 512 с.
7. Короленко Ц.П., Дмитриева Н.В. Психоанализ и психиатрия. Новосибирск,2003, 667 с.
8. Кубрякова Е.С. Номинативный аспект речевой деятельности. М., 1986, 240 с.
9. Мельников Г.П. Сущность предикации и способы её языкового выражения. В кн.: Инвариантные синтаксические значения и структура предложения. М., 1969, стр. 116-125
10. Овчинникова И.Г. Ассоциации и высказывание: структура и семантика. Пермь, 1994, 124 с.
11. Панкрац Ю.Г. Пропозициональная форма представления знаний. В кн.: Язык и структуры представления знаний. М., 1992, стр. 78-97
12. Пудиков И.В. Сублимация эдипального конфликта в творчестве К.И. Чуковского. В кн.: Психоаналитический вестник, 2004, Вып. 12, стр. 214-228
13. Соколова Т.В. Ассоциации ребёнка.Ч.1. Модель до-семантического ассоциирования. Архангельск, 1997, 166 с.
14. Тайсон Ф., Тайсон Р. Психоаналитические теории развития. Екатеринбург, 1998, 528с.
15. Тэхкэ В. Психика и её лечение: психоаналитический подход. М., 2001 576 с.
16. Фенихель О. Психоаналитическая теория неврозов. М., 2004, 848 с.
17. Хомякова Е.Г. Эгоцентризм речемыслительной деятельности. СПб., 2002, 220 с.
18. Чуковский К.И. Айболит. Сказки. Минск, 1976, 144 с.
19. Шторк Й. Психическое развитие маленького ребёнка с психоаналитической точки зрения. В кн.: Энциклопедия глубинной психологии. Т.2, М., 2001, стр. 134-198



Эту статью мне разрешил напечатать на нашем сайте и вообще в интернете сам автор Игорь вВалерьевич Пудиков, ассистент кафедры психиатрии, наркологии, психотерапии и клинической психологии.