Дом на побережье (часть 2)

Тема в разделе "bastet", создана пользователем bastet, 13 ноя 2005.

  1. bastet

    bastet Авторы

    Не могу ждать неделю. Вот вам новый кусок:

    Дом на побережье (часть 2).

    У Марка Терциуса пересеклось дыхание, когда он вспомнил, что он увидел.

    Было раннее утро, такое же, как сейчас. Все в доме еще спали, но Марк проснулся. Он думал лишь о том, что сегодня они пойдут на море, и будет день, наполненный ветром и шумом волн, и, может быть, мать наймет лодку, чтобы они с Лукасом покатались недалеко от берега. Лукас еще спал, сопел в подушку. Марк выбрался из-под одеяла в утренний холодок – об увиденном ночью он напрочь забыл – оделся и выбежал вон. Полный радостных предчувствий, он выскочил на крыльцо и еще несколько секунд стоял, улыбаясь, потому что не понял, что было перед ним.
    На большой сосне, недалеко от крыльца, на толстой замшелой ветке висела женщина в голубом платье. Она висела и покачивалась, и медленно кружилась вокруг своей оси, и когда она повернулась к Марку, он увидел, какое страшное, багрово-синее, перекошенное у нее лицо, и он не сразу его узнал, а когда узнал, зашелся в крике.
    Женщина висела еще секунду, а потом с шумом рухнула вниз. Ветка обломилась и упала сверху.

    Марк Терциус остановил Герцога, спешился и долго стоял, растирая ладонями лицо.
    Вот почему он не помнил ни летний дом, ни мать. Его семилетний разум просто вычеркнул их из памяти, чтобы ребенок не сошел с ума.
    Теперь, вероятно, Господь решил, что Марку по силам будет вынести эти воспоминания.
    Марк Терциус глотнул воды из серебряной фляжки. Как бы ни было ему плохо, надо двигаться дальше. Он стоял на заброшенном поле, заросшем кустами орешника. Листья у орешника уже пожелтели, подсохли, и мелькали у Марка перед глазами, как сморщенные детские ладошки.
    -Герцог, тебе придется подождать меня здесь, - сказал Марк коню. Тот переступал, косил недовольно. – Если до темноты я не вернусь, ступай обратно в обитель, и пусть хранит тебя Господь.
    Герцог, покорившись воле хозяина, отвернулся, будто потерял к нему интерес.
    Дальше Марк Терциус шел пешком.
    Поле было большое. Должно быть, когда-то на нем сеяли ячмень. Сейчас поле покрывала желтая сухая трава и кустарник. Марк двигался вперед медленно, раздвигая ветви руками. С тех пор, как он оставил Герцога, его преследовало неприятное ощущение чужого взгляда. Он никак не мог понять, действительно ли за ним кто-то наблюдал, или это чувство было последствием посетивших его ужасных воспоминаний. Так или иначе, но он был осторожен, и почти не удивился, когда увидел за очередным кустом орешника поджидавшее его существо.
    Оно было ростом, пожалуй, с шестилетнего ребенка, тощее, заросшее зеленовато-бурыми патлами, издали похожее на замшелый пенек.
    Лесной гном-бардзук. Старый, судя по степени замшелости и пепельному оттенку кожи.
    Марк Терциус остановился и отвесил неглубокий поклон.
    Бардзуки были не то одичавшими людьми, не то какими-то человеческими родичами. Жили они в лесах большими семьями, язык имели простой и чурались всякого общения. Но у них было свойство, за которое люди их недолюбливали и, пожалуй, побаивались, - замечательные способности к бытовой, «низкой» магии.
    Оттого между людей ходило множество суеверий о злопамятности бардзуков, на которых они списывали все неприятности от разбитого горшка до павшей коровы.
    -Приветствую тебя, уважаемый! – сказал Марк.
    Гном безмолвно смотрел на него, и человек вдруг увидел, что бардзук не один – вокруг и позади него столпилось несколько десятков гномов. Такого Марк Терциус не видел ни разу.
    -Уходить, - сказал вдруг гном. Голос у него был тихий, свистящий. – Нет дороги. Плохо. Лес умирать. Мы уходить. Ты уходить.
    Если бардзуки покидают эти места, значит, и впрямь дело плохо, подумал Марк.
    -Сожалею, но я должен идти дальше, - сказал он, но гном с неожиданным проворством преградил ему дорогу.
    -Нельзя. Ты уходить. Там большая беда. Другой – пусть. Ты – уходить.
    Туда нельзя именно мне, удивился орденский следователь, и у него внезапно засосало под ложечкой, так, как бывало, когда он натыкался на разгадку особенно тяжелого и запутанного дела.
    -Сожалею, уважаемый, но я должен идти, - твердо повторил Марк.
    Гном застыл, словно пораженный внезапной и неизбывной печалью.
    -Ты поможешь мне, если покажешь дорогу. Я прошу тебя, - сказал Марк Терциус, и гном отступил в сторону.
    -Плохо, - просвистел он. – Ты погибать. Плохо. Ты погубить всех. Но ты решить.
    Пока Марк обдумывал услышанную тираду, гном повернулся и махнул лапкой влево.
    -Там старая дорога. Она помочь. Мы – уходить.
    -Благодарю тебя, уважаемый, - сказал Марк Терциус и снова поклонился. Бардзук не ответил, свистнул что-то, и вся гномья семья пропала, словно ее никогда здесь и не было.
    Марк повернул туда, куда указал лесной житель. Не нравилось ему это все, и перспектива прошагать сколько-то по старой дороге тоже не нравилась, но другого выхода не было. Словно кто-то ведет меня, подумал Марк, знать бы – кто и зачем.
    Через сотню метров он и впрямь наткнулся на старую дорогу. Она пересекала поле наискосок и скрывалась в лесном сумраке. Никто в целом мире не знает, откуда берутся старые дороги и куда исчезают спустя некоторое время, но доподлинно известно одно – появляются они в нехороших местах, и с человеком, идущим по старой дороге, могут тоже приключиться нехорошие вещи. Путник, скажем, может сгинуть бесследно, или вернуться домой совсем не тем, кем был.
    Марк надеялся, что все обойдется.
    Длинная тонкая трава на старой дороге пожухла и полегла. Марк ступил на нее, и вскоре оказался в глубине осеннего леса. Как он мог так быстро и так далеко зайти, знала, наверно, одна только дорога. Лес поразил следователя своей пустотой. Ни одна птица не крикнула, ни один зверь не прошуршал в подлеске. Наверно, все живое покинуло эти места, подумал Марк. Остались одни только деревья да травы, которые не могут уйти. Безмолвно стояли сосны, ольха чуть слышно шелестела кроной, сохранившейся лишь ближе к вершине, редкие листья падали, крутясь, на кусты ежевики и порыжевший папоротник. Сквозь голые ветви видно было небо, тронутое солнечными лучами. Глубокая, нечеловеческая печаль наполняла лес, и старая дорога была средоточием этой печали.
    На обочине что-то блеснуло, и рыцарь наклонился посмотреть. Кусочек прозрачного материала, отпотевший снизу. Марк подцепил его кончиком ножа: похоже, что когда-то этой пленкой оборачивали маленькую коробочку. Марк подивился находке, но не взял. Нужно спешить, чтобы успеть добраться до старого дома прежде, чем дорога вернется туда, где Господь предназначил ей быть от начала мира.
    Марк шел еще не меньше получаса. Ему попалась яркая бумажка с размытыми буквами, невероятным образом измятая прозрачная бутылка, труп и призрак.
    Труп лежал на обочине ничком, вцепившись остатками пальцев в травяные космы. Странно, что никакой лесной зверь не тронул его, подумал Марк. Лежал он давно, может, с полгода: плоть потемнела и слезала с костей, трава полегла, скрыла волосы, на расползающейся куртке – россыпь сосновых шишек. Должно быть, там, где он умер, росла сосна. Марк наклонился над телом, стараясь не дышать глубоко. На правой руке мертвеца тускло блестело кольцо. Марк пригляделся и почувствовал, как сердце застучало сильнее: кольцо с печатью, несомненно, принадлежало Ордену; он и сам носил такое. Останавливаться, чтобы предать тело земле, не было времени, и Марк двинулся дальше, прошептав илшь краткую молитву над телом. Кто бы ты ни был, слуга Ордена, Господь упокоит твою душу в мире. Призрак попался ему уже под конец пути. Марк слышал о том, что на старых дорогах встречаются призраки, и не слишком испугался. Да и пугаться было нечего: на обочине сидела рыжеволосая девушка, худая, грязная. Вцепившись пальцами в волосы, она раскачивалась из стороны в сторону, словно ее поразило внезапное горе. Марк осторожно обошел призрак, двинулся дальше, но шагов через двадцать, там, где старая дорога делала плавный поворот, зачем-то оглянулся. Рыжеволосая сидела прямо и смотрела ему в спину неподвижными тусклыми глазами. Марка невольно пробрала дрожь, и он поспешил миновать поворот.
    И увидел, что старая дорога заканчивается. Растворяется в ржавом осеннем болоте.
    Почему только он решил, что проклятая дорога непременно приведет его к летнему домику!
    О том, чтобы пойти обратно, не могло быть и речи. Даже не из-за призрака, хоть Марк и подумал о нем с содроганием. Скорее сам станешь призраком на обочине, чем вернешься по старой дороге туда, откуда ушел.
    Он огляделся. Похоже, что впереди заболоченное озерцо: кочки поседевшей осенью травы, между ними зеркальца холодной воды, вдали – сухие камыши, траурный караул у могилы лесного озера.
    -Ты пришел! – вдруг услышал он голос.
    Поднял глаза – навстречу ему, из зарослей ивняка, выходила дева. Марк Терциус узнал ее, хоть полтора десятка лет не вспоминал. Те же карие глаза, и губы, прячущие улыбку, и темная коса, уложенная на затылке – пряди впереди выбились и прилипли к влажному лбу, даже платье то же, в котором он помнил ее, тугая шнуровка впереди и открытый лиф, такой открытый, что он старался на него не смотреть.
    Кэти, Кэти, нечаянный камень на гладкой дороге; грех, который не был грехом; вина, которая не была виной.
    -Ты пришел ко мне! - повторила она и протянула Марку Терциусу руки. Белые рукава колыхнулись вслед движению.
    Против воли он сделал шаг вперед. Его естество, укрощенное постом и молитвами, уснувшее от многолетней монашеской жизни, встрепенулось и потянулось навстречу лесной деве.
    Он сделал еще шаг. Еще. И остановился.
    Под ногами хлюпала вода.
    -Иди же! – позвала та, что носила чужое лицо, но Марк не пошевелился. Унять бунтующую плоть было почти невозможно, и он твердил про себя первую же пришедшую в голову молитву – почему-то псалом Miserere, Покаянный, только бы не сделать рокового шага, не броситься навстречу русалке.
    Она приблизилась сама. Остановилась, почти касаясь его плечом. Он видел нежный пушок на ее щеке, россыпь родинок, влажные опущенные ресницы, слышал свое прерывистое дыхание, которого не мог сдержать.
    Русалка, в отличие от гнома-бардзука, – совершенная нежить. Невидимый и ненасытный дух, она гнездится в омутах, в болотах, в сырых расселинах, чтобы принимать видимость плоти и влечь одиноких путников к гибели, питаясь их вожделением и страхом.
    Марк твердил про себя латинские стихи, не останавливаясь.
    Miserere mei Deus,
    Secundum magnam misericordiam tuam…
    Помилуй меня, Боже,
    По великой милости твоей…
    От русалки пахло водой, сырой травой, и этот запах возбуждал, кружил голову. Он почти чувствовал ее прикосновения к своей груди, к животу, и ниже, где было горячо и больно.
    -Пойдем со мной, - прошелестела она в ухо Марку. – Ты будешь жить с нами, играть со мной – сколько захочешь. Пойдем…
    Cor mundum crea in me Deus,
    Et spiritum rectum innova in visceribus meis…
    Сердце чистое сотвори во мне, Боже,
    И дух правый обнови внутри меня…
    -Пойдем…
    Ее глаза рядом, ее губы рядом, ее волосы, ее кожа, ее груди…
    Марк слышал свое тяжелое дыхание, словно со стороны.
    Docebo iniqos vias tuas,
    Et implii ad te convertentur…
    Научу беззаконных путям твоим,
    И нечестивые к тебе обратятся…
    Он открыл рот, но вместо стона, рвавшегося изнутри, выдохнул одно только слово:
    -Сгинь!..
    Наваждение мгновенно исчезло.
    Теперь он видел русалку только краем глаза. Черты ее расплылись, огрубели. Груди сморщились, волосы повисли космами, и пахла она ржавой болотной гнилью.
    -Вы все одинаковы, - сказала русалка ему в ухо хриплым шепотом. – Даже ты похож на всех. Ты, отмеченный знаком. Смотри, человек, поверни назад, пока не поздно. Мы-то уйдем, для нас хватит места на земле. Мы уйдем совсем скоро, и прихватим с собой своих призраков, так-то.
    Она неуловимо изменилась, и теперь рядом с Марком стоял утопленник, с бурой кожей и жемчужными от разложения глазами. К склизкому черепу прилипли редкие волосы.
    -Сгинь!.. – повторил Марк, и русалка исчезла, только хриплый смех несколько минут перекатывался над болотом.
    Марк Терциус осторожно выбрался из болота, морщась от тяжелой боли, сковавшей низ живота. Еще немного, и он бы остался в трясине навсегда, и бродил бы по ночам вместе с другими призраками, пока тело гнило в болотной жиже. Сапоги не промокли, и за это Марк возблагодарил Господа. Старая дорога, однако, пропала без следа.
    Марк Терциус постоял на сухой земле, вознося благодарность Господу, допил воду из фляжки. Двинулся туда, где виднелись кривые от морского ветра стволы сосновой рощи.
    Вот же он, летний дом!
     

Поделиться этой страницей