Юнг и другие говорят...

Любой творческий человек себе не принадлежит. Он не свободен. Он пленник, влекомый своим демоном. Несвобода всегда тяготила меня. Нередко я чувствовал себя так, будто нахожусь на поле битвы. Я не могу, да, я не могу остановиться! Вот пал мой друг, но я должен идти вперед, "и с позором насилье вырывает наше сердце". Я остался бы с тобой, я люблю тебя, но я не могу остаться! Есть в этом нечто разрывающее сердце. И я сам жертва, потому что я не могу остаться. Но демон все устраивает, и благословенная непоследовательность определяет то очевидное противоречие, согласно которому я, будучи "неверен", остаюсь верным в последнем, конечном смысле.

Карл Густав Юнг «Воспоминания, сновидения, размышления»

 

И все же может произойти такое, что у человека по ряду причин возникнет необходимость решиться самостоятельно пойти по пути, уводящем от привычных форм и образов, рамок и покровов, самый дух и образ этой жизни перестанет удовлетворять его. И тогда он пойдет один и сам станет своим обществом. Он сам будет являть для себя некое множество множество мнений и тенденций, причем не всегда они будут расположены в одной плоскости. Он действительно окажется не в ладах с самим собой, пытаясь примирить свою множественность с некой общей необходимостью, столкнется с огромными трудностями. Даже если внешне он защищен промежуточными социальными формами, против внутренней множественности он бессилен, и этот внутренний разлад может заставить его смириться, свернуть с пути, сделаться таким, как окружающие. Как и члены тайных обществ, уклонившиеся от недифференцированной коллективности, личность на своем одиноком пути нуждается в тайне, которую по разным причинам ей нельзя или она не может раскрыть. Такая тайна поддерживает личность в обособленности ее замыслов. Для многих эта обособленность становится непосильной ношей; к таким принадлежат, как правило, невротики, которые поневоле играют в прятки с другими и сами с собой и не способны принять всерьез что бы то ни было. В конце концов они приносят в жертву эту обособленность в пользу некой общей уравнительности, что безусловно приветствуется окружающими. В этом случае здравый смысл не в состоянии сопротивляться, и лишь тайна, разгласить которую невозможно страшно или нельзя выразить словами (могут принять за "безумную" идею), лишь она способна воспрепятствовать неизбежному и остановить деградацию. Нередко потребность в такой тайне становится почти непреодолимой, и мы неожиданно для себя оказываемся вовлеченными в идеи и действия, в которых уже не отдаем себе отчета. Дело здесь не в капризе или гордыне, а скорее мы имеем дело с неизъяснимой dira necessitas (суровой необходимостью. лат.), которая настигает человека с роковой неизбежностью и, вероятно, впервые в жизни ставит его перед фактом существования чего-то инородного и более могущественного, чем он сам и его "домашний мир", где он представлял себя хозяином. Характерный пример тому история Иакова, который отважился на борьбу с ангелом и, потерпев поражение, сумел все же предотвратить убийство. Ветхозаветному Иакову повезло: его истории верят безусловно. Современного "Иакова", вздумай он рассказать подобную историю, его слушатели встретят многозначительными улыбками. Он просто никогда не решится заговорить о подобных вещах, особенно если имеет собственный взгляд на природу этого посланца Яхве. К тому же nolens-volens он станет обладателем тайны, обсуждать которую не принято, и тем самым окажется каким-то образом "отмеченным", reservatio mentalis (духовная изоляция. лат.) будет преследовать его до тех пор, пока он не начнет лицемерить и притворяться. Однако всякому, кто хочет усидеть на двух стульях, стремится идти своим путем и одновременно следовать неким коллективным установлениям, грозит нервное расстройство. Современному "Иакову" не по силам осознать ту очевидную вещь, что из них двоих ангел был так или иначе сильнее, ведь нет никаких доказательств, что ангел удалился не прихрамывая. Итак, человек, ведомый своим демоном своим двуединством, выходит за пределы промежуточной стадии и попадает в глухую неизвестность, где нет проторенных путей и надежного прикрытия, где нет спасительных заповедей, которые приходят на помощь человеку в трудную минуту, когда у него возникнет беспощадный и разрушительный конфликт с долгом. Обычно такие вылазки в "No Man's Land" (необитаемую землю. англ.) длятся недолго, и лишь до тех пор, пока не случаются подобные конфликты, но как только атмосфера начнет сгущаться, они мягко сходят на нет. Я не смею осуждать того, кто отступает, но тому, кто ставит себе в заслугу собственную слабость и малодушие, трудно найти оправдание. Кстати, я не думаю, что мое презрение принесет ему хоть какой-то вред, и поэтому считаю себя вправе высказать его. Тот же, кто, оказавшись в подобной ситуации, на свой страх и риск в одиночку ищет решение и берет на себя всю ответственность за него, кто перед лицом Судьи отмаливает его денно и нощно, тот обрекает себя на полную изоляцию. Иногда он сам себе и упрямый защитник, и беспощадный обвинитель, никакой суд ни мирской, ни духовный не способен вернуть ему спокойный сон; в его жизнь входит настоящая тайна, тайна, которую он не разделит ни с кем. Когда б он не был сыт по горло всем этим, он, возможно, не оказался бы в подобной ситуации. Очевидно, для того, чтобы впутаться в нее, необходимо повышенное чувство ответственности. Именно оно не позволяет сбросить свой груз на чужие плечи и согласиться с чужим коллективным решением. И суд тогда свершается не "на миру", но в мире внутреннем, и приговор выносится за закрытыми дверями. Эта перемена наделяет личность каким-то ранее незнакомым смыслом, с этого момента она уже не известное и социально определяемое эго, а внутренне противоречивое суждение о том, в чем же собственно ее ценность для других и для себя самой. Ничто так не действует на активность самосознания, как эти внутренние конфликты. Здесь обвинение располагает неоспоримыми фактами и защита вынуждена отыскивать неожиданные и непредвиденные аргументы. И при этом, с одной стороны, мир внутренний берет на себя значительную часть бремени мира внешнего, позволяя последнему избавиться от части своей тяжести. С другой стороны, мир внутренний обретает больший вес, уподобляясь некоему этическому трибуналу. Но главное состоит в том, что эго, когда-то четко определенное, отныне перестает быть только прокурором и теперь вынуждено защищаться. Оно становится двусмысленным и расплывчатым, оказываясь между молотом и наковальней, и эта внутренняя противоречивость несет в себе некую сверхупорядоченность. В подобных ситуациях благоразумнее, наверное, было бы не пускаться во все тяжкие, не покидать надежное укрытие и теплый кокон, оберегая себя тем самым от внутренних потрясений. Те, кого ничто не вынуждает оставить отцовский кров, могут чувствовать себя в полной безопасности. А те немногие, кто оказался выброшен на тот одинокий окольный путь, очень скоро познают все недостатки и все прелести человеческой природы.

Карл Густав Юнг «Воспоминания, сновидения, размышления»

 

Человек, как правило склонен приписывать все именно себе, особенно когда, опираясь на грубые психологические категории, он приходит к мысли, что все исходит от его намерений и от "него самого". С детской наивностью он воображает, что знает все, что можно постичь, и вообще "знает себя". Тем не менее ему даже в голову не приходит, что слабость его сознания, а отсюда и страх перед бессознательным лишают его способности отделить то, что он выдумал сам, от того, что явилось ему спонтанно, из других источников

Карл Густав Юнг «Воспоминания, сновидения, размышления»

 

В любом случае мы оказались перед необходимостью переориентировать свое сознание. Соприкоснувшись со злом, мы каждый раз рискуем уступить ему. Следовательно, нужно приучить себя к мысли, что нельзя уступать ничему - даже добру; пресловутое добро, перед которым мы склоняемся, утратило свой этический характер. В этом нет ничего дурного, но уступая, мы должны быть готовы ко всему, что за этим последует. Любая форма наркомании - болезнь, будь то алкоголизм, морфинизм или идеализм. Противоположности так часто вводят в соблазн! Критерием морального действия не может более служить тот факт, что мы понимаем добро как некий категорический императив а зло как то, чего в любом случае можно избежать. Понимание реальности зла вынуждает нас признать, что добро есть всего лишь противоположный полюс зла, и, стало быть, оно относительно, что и добро, и зло - всего лишь части некоего парадоксального целого. По сути это означает, что добро и зло утрачивают свой абсолютный характер, то есть - и то, и другое всего лишь суждения. Все человеческие суждения несовершенны, что заставляет нас всякий раз сомневаться в правильности наших суждений. Ошибаться может каждый, и это в итоге превращается в проблему этическую, в той степени, в какой мы не уверены в своих моральных оценках. Но этический выбор остается всегда, относительность "добра" и "зла" не означает, что эти категории обесценились и перестали существовать. Этические суждения наличествуют всегда и приводят к специфическим психологическим последствиям. Я не единожды подчеркивал, что любая несправедливость, которую мы совершили или помыслили, обрушится местью на наши души, и это произойдет независимо от отношения к нам окружающих. Конечно, смысл суждения не остается неизменным, он зависит от условий места и времени, но в основе этической оценки всегда лежит некий общепринятый и бесспорный моральный кодекс, как бы определяющий абсолютные границы между добром и злом. Как только мы начинаем понимать степень ненадежности наших оснований, этическое решение превращается в субъективный творческий акт, в чем можно убедиться лишь путем concedente Deo (принимая Бога. - лат.), - то есть спонтанным и бессознательным импульсом. Собственно этика, сам выбор между добром и злом, от этого проще не становится. Ничто не в состоянии избавить нас от мук этического выбора. И тем не менее, как это резко ни прозвучит, мы должны иметь возможность в определенных обстоятельствах уклониться от того, что известно как добро, и делать то, что считают злом, если таков наш этический выбор. Короче, мы не должны идти на поводу у противоположностей. В таких случаях немалую услугу может оказать известный в индийской философии принцип neti-neti, когда моральный кодекс неизбежно снимается и этический выбор предоставляется индивидууму. Сама по себе эта идея стара как мир, еще в допсихологические времена ее называли "конфликтом долга", или "конфликтом чести". Но, как обычно, человек неспособен осознать эту возможность выбора, поэтому он все время с робостью оглядывается вокруг пытаясь найти какие-либо внешние, общепринятые законы и установления, на которые он в его неуверенности мог бы опереться. Несмотря на вполне понятные человеческие слабости, основная вина за это ложится на систему образования, которая привыкла стричь всех под одну гребенку, игнорируя личность и ее индивидуальный опыт. Таким образом идеализм превращается в своего рода догму, когда люди по должности исповедуют то, чего не знают, чего им не достичь, склоняются перед некими нормами, которые не исполняются и никогда не будут исполнены. И такое положение всех устраивает! Иными словами, тот, перед кем стоит сегодня этот вопрос, прежде всего нуждается в самосознании, то есть в осознании собственной целостности. Если он желает жить, не обманывая себя, ему следует хладнокровно оценить, до какой степени он способен на добро и каких можно ждать от него преступлений, причем рассматривать первое как реальность, а второе - как иллюзию. Возможно и то и другое, он может оказаться тем или другим - такова его натура. Но как безнадежно мы далеки от такого уровня самосознания, несмотря на то что в большинстве своем обладаем и способностями, и возможностями. Тем не менее знать себя необходимо, только таким путем можно приблизиться к основе, ядру человеческой природы, к изначальным инстинктам. Инстинкты даны нам a priori и безусловно определяют наш сознательный выбор, они составляют бессознательное и его содержание, о котором невозможно вынести окончательное суждение. Мы можем лишь предполагать, но в полной мере понять его сущность и определить его разумные границы мы не в состоянии. Свое знание природы мы совершенствуем благодаря науке, которая расширяет границы сознания, ведь познание себя тоже нуждается в науке, то есть в психологии. Невозможно построить телескоп или микроскоп, только с помощью рук и доброй воли, но не имея ни малейшего представления об оптике.

Карл Густав Юнг «Воспоминания, сновидения, размышления»

 

Лишь после болезни я понял, как важно увериться в существовании собственной судьбы. Наше "я" проявляется как правило в ситуациях непредвиденных, непостижимых. Это "я", способное терпеть и принять правду, в состоянии справиться с миром и судьбой. Только в этом случае наши поражения превращаются в победы. И тогда ничто - ни извне, ни изнутри - не может противостоять нам. Тогда наше "я" способно выстоять в потоке жизни, в потоке времени. Но это верно лишь при условии, что мы не намерены и не пытаемся вмешиваться в ход своей судьбы.

Карл Густав Юнг «Воспоминания, сновидения, размышления»

 

Еще я понял, что некоторые собственные мысли следует принимать как должное, их значение в том, что они есть. Категории истинного и ложного, конечно, присутствуют всегда, но они не всегда обязательны и не всегда применимы. Существование таких мыслей само по себе более важно, чем то, что мы об этом думаем. Но и это - то есть то, что мы думаем - не следует подавлять, как не следует подавлять любое проявление своего "я".

Карл Густав Юнг «Воспоминания, сновидения, размышления»

 

Я рано осознал, что, когда нет внутреннего отклика на вопросы и сложности жизни, их значение в конечном счете ничтожно. Внешние обстоятельства не заменяют внутренних переживаний, поэтому моя жизнь была на редкость бедна внешними событиями. Мне нечего о них сообщить, поскольку для меня они на удивление бессодержательны. Я могу оценить себя только в свете внутренних событий. Именно они придают уникальность моей жизни.

Карл Густав Юнг «Воспоминания, сновидения, размышления»

 

Я предпринимаю попытку объективно рассмотреть мою жизнь. Таким образом я создаю личный миф. Все, что я могу сделать, - это утверждать нечто, "рассказывать истории". Говорю я правду или нет - не важно. Важно лишь, что это моя история, моя правда.

Карл Густав Юнг «Воспоминания, сновидения, размышления»

 

Подвергая себя этому рискованному эксперименту, я понимал, что нужна точка опоры, которая находилась бы в «этом мире», и такой опорой были моя семья и моя работа. Я как никогда нуждался в чем-то нормальном, самоочевидном, что составляло бы противоположность всему странному в моем внутреннем мире. Семья и работа оставались спокойной гаванью, куда я всегда мог вернуться, напоминали мне, что я реально присутствую в этом мире, что я такой же человек, как все. Погружаясь в бессознательное, я временами чувствовал, что могу сойти с круга.

Карл Густав Юнг «Воспоминания, сновидения, размышления»

 

...тайная цель — по возможности отгородиться от собственного подсознания, от архетипических состояний, от реального психологического опыта и заменить его с виду надежной, но искусственной и ограниченной, двухмерной идеологической действительностью, где настоящая жизнь со всеми ее сложностями заслонена так называемыми «отчетливыми понятиями» — идеологемами. Таким образом, значение приобретает не реальный опыт, а пустые имена, которые замещают его. Это ни к чему не обязывает и весьма удобно, поскольку защищает нас от испытания опытом и осознания последнего. Но ведь дух обитает не в концепциях, а в поступках и реальных вещах. Слова никого не согревают, тем не менее эту бесплодную процедуру повторяют бесконечно.

«Карл Густав Юнг. Воспоминания. Сновидения. Размышления»

 

Каждый терапевт должен находиться под контролем некоего «третьего», тем самым он обретает еще одну, иную точку зрения. Даже Папа имеет своего духовника. Я всегда сове-тую психоаналитикам: «Ищите себе исповедника или исповедницу!» Для этой роли лучше подходят именно женщины, они часто обладают особой интуицией, им ведомы все слабые стороны мужчины и все происки его анимы. Они проницательны, как гадалки на картах, и видят то, о чем мужчины даже не догадываются. Вероятно, поэтому еще ни одной женщине не приходило в голову считать собственного мужа сверхчеловеком!

«Карл Густав Юнг. Воспоминания. Сновидения. Размышления»

 

Ожидая чего-то от других, мы тем самым ставим себя в зависимость от кого-то.

Карл Густав Юнг «Воспоминания, сновидения, размышления»

 

Демоническое - это любая естественная функция, которая обладает способностью целиком подчинять себе личность.
Секс и эрос, гнев и ярость, жажда власти... - вот примеры демонического. Демоническое может быть как созидательным так и разрушительным, и, как правило, является и тем, и другим одновременно.

Р.Мэй "Любовь и Воля"

 

Близко)

 

Архетип Хаоса

Анна Синицына
Юнгианский психотерапевт

Можно ли говорить об архетипе Хаоса, если первые архетипы как и первичная психика могли возникнуть с появлением сознания, после того как Хаос был разделен на Небо и Землю (Урана и Гею). И только с появлением их сына Кроноса — времени, задающего конечность, а значит и смысл всему, возникает сознание, которое наблюдает, разделяет, фиксирует и даёт названия тому, что было Хаосом. То есть Хаос — доархетипичен, досознателен, он раньше того, что могло бы его наблюдать.

Однако, в чистом виде мы вообще не можем наблюдать архетипы, ведь они не имеют фиксированной формы, содержания, они - это непрерывный процесс. В этом смысле Хаос - необходимая сознанию категория, созданная и названная им, чтобы обозначить что-то психически важное, такая же непостижимая как и любой другой архетип. Джеймс Холлис в книге «Призраки вокруг нас» пишет о том, что для таких значимых категорий как архетип, самость, бог, любовь вообще не может быть названий, ведь это непрерывно происходящие процессы и лишь сознание пытается зафиксировать их, давая имена, которые, по сути, являются лишь их метафорами. Следуя этой идее, нет ничего определённого в бессознательном, а есть лишь процесс, который не возможно остановить, а значит есть постоянный Хаос, из которого сознание что-то улавливает, давая названия этим фиксациям. И в этом качестве Хаос присутствует всегда и везде, он — непрерывный процесс, происходящий в психике.

В переводе с греческого Хаос обозначает бесформенное состояние мира, бесконечность, пустоту из которой возникло всё, когда Эрос разделяет Хаос на Землю и Небо (Гею и Урана). Содержание Хаоса невозможно описать, он как «всё и ничего», тем не менее, обладает необходимым свойством архетипа. Ведь любой архетип — это комплекс, содержащий противоречия. Комплекс Хаоса в том, что он одновременно является всем и ничем, а сознание непрерывно разрешает это противоречие.

Если искать аналог Хаоса в структуре психики по Юнгу, то его, вероятно, можно отнести к психоидной зоне — допсихической части души. Как писал Мюррей Стайн: «Информация проходя через психоидную зону, становится психизированной, трансформируется в психику. В психике материя и дух встречаются...» Эта психоидная основа заряжена энергией инстинкта, но еще никак не дифференцирована сознанием и не является по сути психической. Этот процесс хаотичен, но он необходим психике, как Хаос необходим для создания мира.
Когда человек употребляет в обыденной жизни слово «хаос», то имеет в виду неупорядоченность, смешанность, переживая при этом потребность и даже влечение - выбрать, отделить, понять что-то, осознать. Этим любой из нас занимается ежедневно, не думая про архетип Хаоса, придавая своим действиям смысл, называя их, выделяя новое из того, что только что было неизвестным.

Архетип Хаоса, вероятно, в своей крайности можно увидеть в проявлениях психоза, когда человек пребывает в состоянии запутанности сознания. Этот архетип ярко проявляется в депрессивных состояниях, которые переживаются как встреча с пустотой, бессмысленностью, серостью. Хаос появляется и в нарциссической скуке, когда ощущается пустота собственного Я. Он всегда есть в травме, когда страх перед встречей с Хаосом травмы столь велик, что его не возможно вербализовать. В психотерапии встреча с архетипом Хаоса может быть наиболее важной и сложной, ведь именно здесь и смерть, и начало. Хаос, в отличии от более «человеческих» архетипов, на которые лучше надстраивается личный опыт, такой архетип, которому не возможно стать более индивидуальным, ведь тогда он потеряет своё основное качество — содержащий «всё и ничто». Если, например, архетип матери или отца может хорошо обогащаться личным опытом и более менее осознаваться, то с архетипом Хаоса это не возможно, он наиболее независим и не постижим из всех архетипов.

Архетип Хаоса встречается в любых переходных состояниях. Новые идентичности, смыслы, творческие акты берут начало из Хаоса. Это переживание, где старое уже не существует, а нового еще нет, это психические «руины», бесформенные состояния души. Переживание архетипа Хаоса может проходить и в более менее «безопасном» виде, если сознание готово теряться, чтобы растворившись в пустоте, выйти из неё с новым. Такие погружения всегда переживаются не просто, ведь они сопровождаются страхом «не выхода», но именно они делают Эго более гибким. Вспоминается к этому отрывок из «Фауста» Иогана Гёте о том, как Мефистофель предлагает Фаусту встретиться с пустотой, а значит Хаосом, чтобы добыть «пылающий треножник» или энергию:

«Решился ль ты, скажи, готов ли ты?
Не встретишь там запоров пред собою,
Но весь объят ты будешь пустотою
Ты знаешь ли значенье пустоты?
...
Но там, в пространстве, в пропасти глубокой,
Нет ничего, там шаг не слышан твой,
Там нет опоры, почвы под тобой».

Переходные состояния - наиболее сложные, но и ресурсные состояния души. Хаос пугает и притягивает. Психика всегда стремится к разрешению конфликта, к снижению напряжения, к объединению полюсов, созиданию, то есть архетипически - стремится к Хаосу, где нет разделения, нет противоречий, всё едино. И одновременно с этим сознание всячески избегает Хаоса, стремясь дифференцировать его содержания, осознать. Но встреча с архетипом Хаоса необходимое условие для обновления, поддержания энергии жизни.

В алхимическом «Розариум Философорум», Хаосу, вероятно, свойственна стадия Нигредо, где противоположности сливаются и лежат в гробу. Эта стадия называется «Разложение души», когда происходит потеря формы, содержания, превращение в «ничто». Дальше облако омывает лежащие в гробу слитые души водой. Хаос в понимании исследователей религий — состояние мира до создания его Богом, иногда описывался как бесформенная масса или как вода, содержащая всё, что нужно для сотворения Богом мира. Растворившись в воде и омываемые водой противоположности в «Розариум Философорум» теряют себя, превращаясь в бесформенную массу, чтобы переродиться. Эта стадия встречи с архетипом Хаоса, как смывание, исчезновение различий, необходима для перерождения или трансформации души.

Итак, архетип Хаоса — это архетип «ничто и всё», архетип переходных состояний, трансформации; это психоидная зона, которая содержит только архетипическую энергию, но еще не разделенную, не взятую; это первичное допсхическое состояние, из которого возникает всё псхическое.

В человеческом переживании это архетип потерянности, бессмысленности, внутренней пустоты, смешанности сознания, потери времени и контроля, архетип конца и начала, необходимый для возникновения новых качеств, смыслов, ценностей, индивидуации, творческих актов.

 

Возможность представления снов посредством кристаллизации архетипов

Анализ Сновидений. 19 марта 1930 г. (Зимний Семестр 4, Лекция IX). Карл Юнг

Вот вопрос об архетипах. Мы обсуждали возможность представления снов посредством кристаллизации архетипов, и вопрос доктор Шлегеля в том, можно ли их исчислить. Он считает, что это невозможно. Это один вопрос. Есть и другой, которым мы и займемся.

На вопрос о том, поддаются ли архетипы счету, дать ответ невозможно, ибо он зависит от более или менее случайного решения. Пытаясь выделить архетипы из сна, можно заметить, что есть множество несомненных архетипов, которые более или менее аналогичны друг другу. Возьмем, например, котел. Он аналогичен купели, подземному миру, вулкану, глубинам моря и многим другим вещам. Следует ли считать их независимыми или они описывают одно и то же? Если мы считаем, что все архетипы описывают одно и то же, то отвергаем их различия, и справиться с этой мешаниной становится невозможно; в этом случае мы практически кончим тем фактом, что есть только один архетип, и это коллективное бессознательное. Если проводить между ними различия, то им не будет числа. Наше воображение просто неспособно породить столько изображений и образов, чтобы охарактеризовать и поименовать их все во всех возможны вариациях. Тогда мы теоретически приходим к заключению, что каждый архетип абсолютно неограничен в характеристиках, но только теоретически, поскольку язык наш решительно ограничен. Есть случаи, когда можно можно создать бесчисленные вариации, но они будут указывать на одно и то же. Так что на этот вопрос нельзя ответить. Можно лишь сказать, что они теоретически безграничны, как и числа, которые можно считать бесконечно, но практически они рано или поздно закончатся или станут неуправляемыми.

Но можно сказать, что есть множество архетипов, которые вполне различимы и не аналогичны друг другу. Например, архетипы героя и котла определенно не идентичны, несмотря на то, что герой крайне близок к идее котла. В первобытных мифах герой всегда входит в пещеру или подземный мир или чрево кита, где разводит огонь и так далее. Иными словами, он входит в котел, что приводит к чуду обновления или перерождения, которое характерно для мотива котла. Так что несмотря на тесную связь между образом героя и котла, их можно отличить друг от друга, несмотря на то, что котел и герой в действительности идентичны в том факте, что это один и тот же процесс. Погружение в котел или состояние, выражаемое котлом, – это инволюция энергии, а восхождение из котда – это эволюция энергии. Потому можно назвать это просто определенным движением, трансформацией энергии, представленной архетипическими фигурами; это всегда одна и та же энергия – два разных состояния одной и той же энергии. Но, как вы видите, когда предмет претерпевают научную или философскую редукцию, то становится абсолютно абстрактным и невообразимым, а потому и непрактичным. Назвать сон о перерождении трансформацией энергии – это так абстрактно, что ничего не значит. Потому нам нужны архетипы, нужен этот образный язык, чтобы выразить этот особый род трансформации.

То же самое и с идеей анимы. Когда мы говорим о ней как о функции, это ничего не говорит, но если говорить о ней как о личности, они обретает личностную реальность. Если превратить её в абстракцию, она станет просто фигурой в голове, искусственной аббревиатурой, а не чем-то самостоятельным. Даже в науке, превращая факты в абстракции, мы остаемся ни с чем; мы имеем дело не с реальными животными, а с чучелами или идеальными представлениями животных, которые сообщают все меньше полезного. То же самое и архетипами: чем более научно мы с ними обращаемся, тем более они испаряются. Если ограничить их тем, что мы считаем их сущностью, то мы придем к принципу, выраженному в терминах трансформации энергии, а это ничего не значит и абсолютно безжизненно. Потому нужно говорить об архетипах, и как только начинаешь их различать, им нет числа. Как много архетипов вы извлекли из снов, доктор Хоуэллс?

Доктор Хоуэллс: 38 из 20 снов, и это даже не половина.

Мисс Фленникен, думаю, вы подсчитывали их в своих снах?

Мисс Фленникен: 62 из 90 снов.

Помню, в вашем случае я заметил, что вы могли бы снизить их число, потому что у вас было несколько архетипов, например, пророк и маг, которые очевидно были одним и тем же. Однако, в другом случае бывает необходимо их разделить. Пророк, маг, старый король и жрец – это независимые фигуры, но они вместе. В определенных проблемах между ними может быть важная разница, и тогда их, естественно, необходимо отличать, но чаще всего лучше свести их вместе, чтобы они взаимопроникли. Их так много, что приходится ограничивать их число, сводя к одной фигуре. Это намеренное уменьшение нельзя учесть теоретически, оно зависит от конкретных целей; например, для того, чтобы определить статистическую частоту появления архетипов, можно отобрать ограниченное число. Иначе их просто невозможно отобразить, цвета кончатся, и весь рисунок будет слишком запутанным. Можно провести столько бесконечных различий, что практически каждое слово будет архетипом, потому что у каждого слова есть своя история. Каждое слово ведет к чему-то, что повторялось миллионы раз и потому обретает архетипическое качество. Так что необходимость ограничивать число архетипов следует рассматривать исключительно исходя из конкретных целей.

Другой вопрос, который задает доктор Шлегель, в том, могут ли архетипы быть созданы в наши дни. Например, то, что раньше выражалось как огненные колесницы, возносящиеся в небо, сегодня будет аэропланами. Когда железные дороги во Франции были новшеством, Виктор Гюго сказал: почему бы не делать паровозы и поезда, которые выглядят похоже на что-нибудь? – и предложил форму огромной змеи, а паровоз был головой дракона, испускающего из ноздрей огонь и извергающего дым. Он ассимилировал новый коллективный феномен до архетипической идеи. Драконы в наши дни – это огромные машины, автомобили, большие пушки, эти архетипы сегодня просто новые названия старых вещей. Эти новые вещи столь же верны, как и старые; поскольку новые вещи – это только слова для образов, и старые вещи были словами для образов. Мифологическая идея дракона, возможно, происходит из представлений об огромных ящерах; вполне возможно, что мифы о драконах – это следы воспоминаний предков о ящерах – ужасающих вещах, которых боялся человек в далеком прошлом. Конечно, даже в доисторические времена бояться драконов было бессмысленно, потому что драконов не было. Они стали психологическим фактом, потому что эти звери в реальности не существовали; так и отцовский или материнский комплекс продолжают действовать в психологии даже если отец или мать давно уже мертвы. Они могут продолжать жить в форме символических образов, как дракон жив в форме образа, хотя в реальности это просто имя. Так что когда мы выражаем архетипическую идею через машину, то словно говорим о времени, когда машин не существовало, словно вокруг все еще ящеры. Может, настанет время, когда мы уже не будем говорить о машинах, но идеи и страхи сохранятся надолго после того, как все машины устареют, так что, очевидно, эти образы просто имена вещей, которых мы боимся, имена страхов, проще говоря. Даже в те времена, когда действительно были ящеры, они были именами этого страха. Так что действие архетипов, конечно, продолжается, просто сегодня мы говорим не о драконах, а об автомобилях, машинах и больших организациях. Конечно, все мелкие дельцы в Америке и Европе, которых сокрушила Standard Oil, должно быть, воспринимали ее как огромное сокрушительное чудовище.

Мистер Холдсуорт: А разве люди существовали во времена ящеров?

Человек охотился на мамонтов, и те огромные ящерицы на Кокосовых островах были ящерами, так что в тропиках они еще живут. И у Цезаря в Bellum Gallicum можно прочитать о единороге Шварцвальда, который не мог ложиться, потому что его конечности не сгибались, так что он спал стоя, прислоняясь к деревьям; и люди срубали деревья, чтобы он упал, а затем убивали его. Этот единорог, без сомнения, был носорогом. В Европе давно не было носорогов, но совсем недавно где-то на нефтяных скважинах Силезии обнаружили его останки, и сохранилось все тело.

Доктор Шлегель: Вы связываете идею архетипов с идеей символов в том смысле, что все, имеющее символическое значение, может считаться архетипом?

Нет, символ – это совершенно иная концепция. Я бы назвал архетип символом, когда он действует как символ, но это не обязательно так. Слово символ зачастую используется неверно. Фрейд называет вещи символическими, когда они всего лишь семиотические. Если бы у него было философское образование, он бы не смешивал эти термины. Например, у железнодорожных рабочих на фуражках маленькое крылатое колесо, и Фрейд назвал бы его символом железной дороги, но это знак. Если бы это был символ, он бы означал, что люди, носящие его, посвящены в тайный культ, символизируемый крылатым колесом, и бог знает, что оно означает, наверное, что-то божественное. Слово символ использует, когда вещь можно охарактеризовать лишь смутно. Символ выражает то, что нельзя обозначить иначе; к его значению можно приблизиться лишь с помощью определенных изображений. Например, христианкая вера символизируется крестом, и это означает, что крест выражает то, что нельзя выразить иначе. Греческое слово symbolon означает мировоззрение, и слово символизначально тоже означало мировоззрение. Идея мировоззрения заключается не в том, что теперь Бог пойман, и мы точно знаем, что он означает. Подлинное мировоззрение – это предельное доступное человеку приближение к некоторым прозрениям и верованиям, например, к вере в то, что Бог – Отец, и в то же время Сын и Дух Святой. Великие тайны жизни и вечности могут быть выражены только символами, и потому всегда были священными. Действующий архетип может выражать ситуацию, и его можно назвать символическим в той мере, в какой ситуация более или менее неизвестна, но архетипы также могут действовать в сиутациях, которые известны вполне. Например, мы называем женщину дурного нрава огнедышащим драконом. Это архетип, но его нельзя назвать символом, это просто преувеличенная метафора. Но когда делают изображение, чтобы выразить нечто невыразимое иначе, и используют архетип, это можно назвать символом. Если человек рисует змею, а над ней крест, а над ним луну, и вы спросите, что это означает, то он, скорее всего, начнет запинаться и путаться в смутных концепциях; можно только гадать, а потом он признается, что это единственный путь, которым он мог выразить свои мысли и видения. Тогда это символ, и он использовал архетипы креста, змеи и луны, но в этом случае они не семиотические, а символические. Эта разница хорошо известна в философии, но Фрейд их смешивает, превращая слово символ в бессмыслицу.

Доктор Бейнс: Вопрос о новых архетипах кажется мне проблематичным, потому что в случае с драконом невозможно поверить, что человек ныне имел какое-то отношение к его созданию, тогда как современный человек знает, что в области паровозов мы на высоте. Мы можем их делать.

Да, но представьте эпоху, когда машина превзойдет нас. Она станет драконом, эквивалентом древних ящеров, и если вы посмотрите на Нью-Йорк, там все так и обстоит; человек знает, что сам все это создал, но оно тянет его вниз.

Доктор Бейнс: А это не связано с отношением самого человека? Это не что-то вроде чуринги, которую он сам делает, но она властна над ним? Одновременно и выше, и ниже его.

Да, но это доказывает, что он может создавать архетипы, потому что мы способны превратить нечто в дракона. Я бы сказал, что мы можем преобразить эту силу, воплощенную в образе дракона, в нечто иное, но это иное тоже способно творить. Древний раввин смог создать живое, Голема, из праха земного при помощи черной магии, но эта штука росла и росла, напала на него и убила. Так что чуринга создана человека, но поскольку это символ, в ней есть место и божественной силе. Идолопоклонники знают, что образ создан человеком, но был выбран обиталищем бога, потому что это символ, и поскольку в нем обитает бог, он священен, это табу. Строя машины, мы так одержимы целью, что забываем, как наделяем машину творческой силой. Словно, будучи изначально механизмом, она может невидимо перерасти нас, как это множество раз случалось с учреждениями и законами, которые овладевали человеком. Несмотря на то, что они созданы человеком, это обиталища божественных сил, которые могут нас уничтожить.

Доктор Бейнс: Я пытался сказать, что создавая машины, мы преобразуем иррациональное в рациональную силу. Потому мне кажется, что оформление архетипа должно быть сходни функции рационализации – вроде использования вод Нила, который таким образом уже не будет драконом.

Да, но когда мы говорим о трансформации дракона в машину, мы лишь в определенной стадии этого развития. В сущности мы на стадии изобретения машины, только начинаем преображать эту первобытную энергию в машину. У нас есть представления о богоподобии человека, но мы забываем о богах. Через некоторое время, когда мы вложим всю нашу энергию в рациональные формы, они задушат нас. Они станут драконами, каким-то кошмаром. Медленно и незаметно мы становимся их рабами, а они поглощают нас. Нью-Йорк вырос до чудовищных размеров только благодаря машине. И это такое прожорливое чудовище, что, как сказал мне доктор Дрепер, средняя продолжительность жизни там сорок лет. В Швейцарии шестьдесят лет. Зачем нам психология? Затем, что нас уже душат рациональные устройства. Это можно видеть в чудовищных машиноподобных людских учреждениях, армиях и других организациях, которые ведут к разрушению. Подумайте о невероятной власти Наполеона и о том, как его армия была стерта с лица земли. И об Александре Великом, армия которого была разгромлена в Индии. Подумайте об истории Вавилона и Ассирии. Им потребовалось две тысячи лет, чтобы достигнуть вершины своей славы, и через тридцать лет все рухнуло. Так происходит всегда. Великие организации пожирают себя.

Мистер Холдсуорт: То есть вы считаете, что когда фермеры начали крушить машины во время индустриальных восстаний, они действовали из-за страха перед драконом?

Трудно обсуждать этот вопрос, потому что все это слишком близко к нам, но, возможно, те восстания в Англии возникли из-за страха перед драконом в машинах.

А теперь мы должны вернуть к сновидению. Мы добрались до мыши, которую следует серьезно обсудить. Вы слышали ассоциации сновидца, и мы решили, что речь идет об инстинктах. Как ее охарактеризовать? В толковании сновидений следует быть настолько точными, насколько возможно; следует доводить теории до реальности.

Миссис Зигг: Мышь часто появляется неожиданно. Она, похоже, символически представляет мужскую сексуальность, и сексуальность этого человека плохо связана с его существом.

А зачем вообще думать о сексуальности?

Мистер Холдсуорт: Он ребенок в колыбели. Когда она разрушается, он ее перерос. Естественно, затем появляется сексуальность.

Часто бывает так, что когда мужчина взрослеет, его сексуальность не работает.

Миссис Зигг: Женщины часто говорят о сексуальности, что это единственная животная часть их природы.

Только слово указывает путь. Это действительно важно, потому что мышь всегда была «всего лишь». Вы, наверное, помните о горе, которая родила мышь. Это и есть «всего лишь». Это нечто малое и неважное, нелепость, совершенно неопасная. Нужно только позаботиться о том, чтобы она не ела сыр и хлеб, не портила еду, не грызла вещи, но это незатруднительно. Мы должны принять эту точку зрения. Что свидетельствует об этом во сне?

Миссис Сойер: Когда она убегает, а сновидец думает, что это неважно.

Да, свидетельство тому его ассоциации. Но жена думает иначе. Она очень возбуждена и идет за мышью с палкой, думая, что та может быть опасна для мальчиков. Итак, что такое мышь? Есть общее подозрение, что она означает сексуальность. И мышь инстинктивна; инстинкт, как и сексуальность, строго табуирован. Давайте обсудим возможности. В этом браке сложность, как мы говорили, в фундаментальной разнице, которая существует между точками зрения мужа и жены относительно важности того, что мы называем Эросом – сексом или близостью. Он сталкивается с сексуальной проблемой, вот в чем суть. Были долгие обсуждения, и жена придерживается совершенно иных убеждений. Он думает, что сексуальность очень важна и неоценима, а жена думает, что сексуальность тщетна, и ею можно пренебречь, за исключением продолжения рода, конечно; у нее пуританские представления, что сексуальность служит только этой цели и иначе не оправдана. Здесь есть намек для нас. Он может сказать: «О, пусть она бежит, это не так важно», а она ответит: «Нет, это ужасно. Этого не должно быть». Мы полагаем, что мышь – это секс, но вот иное мнение. Это действительно проявление тайного темного инстинкта, так как мыши появляются ночью. Они живут в темных норах, это паразиты, изгои, беззаконники, и мы ловим и травим их, как только можем. Так что это, вероятно, форма строго табуированного инстинкта. Что это за инстинкт? Он скрывает только сексуальность? Есть иное заключение.

Доктор Дрепер: Если удариться в иррациональное, может оказаться, что первая часть этой лекции об архетипах и драконах имела тайной целью подготовить нас к интерпретации символа мыши. Тогда мышь может быть крохотным драконом, который в действительности значим в жизни сновидца, как настоящий дракон. Мы можем рассматривать мышь как дракона наоборот. Она может указывать не только на физическое, но и на более обширные жизненные заботы.

Это правда. Сексуальность – это нетолько мышка, это очень большая штука, самая беспокойная проблема; но сновидец говорит о мыши, и мы полагаем, что тому есть причина. Стоило ожидать более мощный символизм, но вместо дракона оказывается всего лишь мышка. Это совершенно не противоречит идее, что мышь действительно означает сексуальность, но я бы сказал, что в данном случае бессознательное намеренно приуменьшало проблему, чтобы она казалась пустяком. Это своего рода уловка. Жена устраивает переполох, словно это нечто большее, потому что она представляет фигура, которая знает больше о важности мыши или сексуальности, чем сам сновидец. Можно сказать, что он перекладывает это осознание на жену, словно сказав: «Ты устроишь переполох, но для меня это ничего не значит». Вопрос в том, почему проблема приуменьшена? Почему она не предстала в полный рост? Это действительно фундаментальная проблема сна.

Миссис Зигг: Чтобы его вдохновить.

Да, это действительно хорошая идея. Часто мы видим, что некоторые вещи, которые в реальности кажутся неважными, подчеркиваются во снах, некоторым вещам придается исключительный размер, чтобы впечатлить сновидца, когда он их недооценивает. А обратное происходит, когда крайне важные вещи приуменьшаются. Как в тех случаях, которые мы обсуждали, когда сновидец уменьшается, лишается силы, чтобы сновидец мог выступить вперед. Иначе он останется одержим фигурой аналитика. В этом случае мужчина сознательно осведомлен о важности секса, и цель фигуры мышки может быть в том, чтобы его вдохновить. На что вдохновить?

Миссис Зигг: Попытаться найти способ справиться с проблемой вместе с женой; он может спросить жену, почему она боится, например.

Но он часто её спрашивал, и это ни к чему не вело. Все женщины боятся мышей. Но для мужчины это всегда глупо. И хотя это нелепо, бессознательное хочет, чтобы он думал об этом как о маловажном, тогда как жена беспокоится, словно мышь может навредить детям, что глупо. Тенденция сна, таким образом, в том, что уменьшить важность проблемы, чтобы вдохновить его. Но на что вдохновить?

Доктор Бейнс: Следовать за либидо, которого он так боится.

Когда кровать разваливается, либидо всегда убегает. Он не боится бежать за ним, так как передал этот страх жене, но что ему с этим делать? Он пытается убить мышь спинкой колыбели и не попадает – тот случай, когда из пушки стреляют по воробьям. На что же пытается вдохновить сон?

Мистер Холдсуорт: Разобраться с женой. Он должен взять палку, как в старой пословице о женщине: «Бей бабу молотом, будет баба золотом».

Нет, он бы такого никогда не сделал. Его совершенно не прельщает бить ее, он слишком утончен. Естественно, будь он сильно влюблен и живи он несколькими градусами восточнее, то взял бы палку, но образованного западного человека совсем не привлекает избивать женщину, чтобы затем заняться с ней сексом.

Миссис Зигг: Но мне кажется, для них обоих и ради блага их детей будет полезно, если они все начнут сначала. Они смогут обсудить этот вопрос и то, какое влияние это может оказать на детей.

Очевидно, жена придерживается того мнения, что мышь может как-то навредить детям, но все это чушь. Нас волнует тот факт, что сон его вдохновляет. Но на что? Я хочу, чтобы вы продолжили.

Доктор Бейнс: Он в колыбели, так сказать, в углу, сражаясь с чудовищем в виде мыши, и должен выйти наружу.

Мистер Холдсуорт: А может, тут речь не о совокуплении? – это просто мышь.

Я хочу заставить даму сказать, что ему следует делать. Это очаровательный садистский вопрос. Я хочу услышать, как они закончат свои высказывания. А теперь, пожалуйста, выдайте тайну. Видите ли, нам приходится обсуждать вещи a fond [тшательно – фр.] Где дамы, которые могут просветить нас? Мы, мужчины, плохо разбираемся в человеческих чувствах. Для дам это великолепная возможность высказаться в обсуждении, которое их касается. Миссис Зигг совершенно права в том, что его вдохновляют. Не бойтесь. Не нервничайте. Что все это значит?

Миссис Бейнс: Возможно, его лишает уверенности в себе отказ жены, и потому либидо такого маленького масштаба.

Да, в сознании. Ситуация между этим мужчиной и женой стала ужасно безынтересной. Жена словно исчезала. Он хотел бы, чтобы она была более заинтересованной, но раз это не так, он внезапно отступил и ударился в глупые авантюры с весьма обычными женщинами. Затем он взялся за теософские занятия, но не смог решить проблемы столь тщетным способом, и потому обратился к анализу и предпринимает серьезные попытки. Теперь он пытается удержаться и превзойти проблемы; он избегает путешествия в Польшу и пытается быть разумным. Но вот мышь, это темная нелепость, и естественно, его сознание считает, что это ужасно важно, с этим нужно что-то делать.

Миссис Дэди: А он не нагородил страхов внутри себя?

Это она нагородила, а не он.

Миссис Зигг: Я хорошо понимаю мысль миссис Дэди и думаю, что это правильно, ведь если был такой долгий разрыв, и в мужчине тоже должна возникнуть невидимая стена.

Конечно, она есть, но нам не превратить ее в видимую. То, что мы видим во сне – это только стремление бессознательного уменьшить важность проблемы. Мы даже можем сказать, что он запер себя в четырех стенах, как ребенок, ведет себя как ребенок, исполняет свои функции как ребенок, делает, что сказано, и процессе упражнений кровать разваливается, а мышь убегает. Когда все держалось в инфантильном состоянии, мышь не появлялась. А теперь проблема есть. Он не дееспособен и не может ее убить, мышь убегает, и жена приходит в ярость, так как думает, что его сексуальност вырвется и навредит детям, что, конечно, вечный аргумент жен – они всегда говорят, что это навредит детям.

Мисс Ханна: А не должен он, как Будда, попробовать жить подобно обезьяне?

Попытаться жить как мышь? Подражать мыши и сбежать? Появление животных во сне часто подразумевает подражание животным. В сказках есть животные-помощники. А что это значит практически? Я хочу, чтобы над этим вопросом в особенности поломали голову дамы.

Миссис Бейнс: Думаю, что важно то, что он выбрался из колыбели до того, как смог научиться справляться с чем-то.

Он уже не в колыбели. Больше никакой помощи, никакой защиты за инфантильными стенами. Нечто пришло в движение, вышло за границы, но мы должны знать, что это.

Миссис Дэди: Ему не стоит об этом много думать. Он должен обрести внезапность мыши – все одним прыжком.

Одним прыжком – как молния, бесшумно? Да, это было бы подражание мыши, но мы слишком увлеклись метафорами, следует быть более точными. Мы сделали наблюдение, что мышь означает отдельный автономный фактор, нечто инстинктивное, покинувшее свое укрытие и появляющееся на сцене. Бесполезно пытаться убить это, мышь быстрее; бесполезно пытаться убить это, даже если жена беспокоится за детей. В этом механизме нечто высвободилось. Мы говорим о поехавшей крыше, когда человек делает то, чего не собирался, говорит вещи, о которых не думал говорить. В действие вступил автономный фактор, принявший очень малую форму, но утвердившийся, как утверждает себя мышь. Она неприятна и ночью, и днем, прогрызает дыры, так как ничто не удержит ее надолго; пробирается сквозь стены и двери, не может быть заперта; хочет он того или нет, она уже действует.

Это очевидный смысл сна, но, естественно, мужчина спросит меня: «Что это?», и я отвечу, что это его сексуальная проблема, с которой ни он, ни его жена не могут справиться, она найдет выход наружу. «Но почему мышка означает такую большую проблема?» – на что я отвечу, что, очевидно, важность сильно умешилась, и буквально это означает, что сновидец не должен устраивать переполох из-за своей сексуальности. Он может оставить ее в покое, потому что мышь сама о себе позаботится. Он постоянно беспокоится о том, что надлежит сделать, а не о том, что делать ему; он ищет формулы или чего-то общепризнанного, чтобы справиться с ситуацией. Но он должен полностью отбросить все, должен просто сказать, что не может с этим справиться и не знает, в чем решение. Если эта штука захочет жить, то будет жить, а он должен все оставить в покое. Предоставленное самому себе само о себе и позаботится, действуя по собственным законам. Шила в мешке не утаишь, и если проблема действует подобным образом, то будет продолжать действовать, находить пути. С учетом того, что все это взаправду, это приведет к определенным следствиям, и, естественно, человек более или менее в ее власти; эта штука будет действовать, даже если человек не подозревает, когда и гле. Крайне важно не строить догадок. Есть множество проблем, с которыми наш рациональный разум не способен справиться, это очевидно невыносимые ситуации, и я остерегусь вмешиваться. Например, есть люди, которые отправляются в монастырь в тридцать пять лет. Люди иногда выбирают странную жизнь, которую большинство сочтет неправильной, но, может, она правильная для них, откуда мне знать? Если бессознательное скажет, что сексуальность этого человека совершенно исчезла, была совершенно не важна и не существовала, это будет неожиданно, но я скажу: «Что ж, может оно так и есть». А сейчас я скажу сновидцу, что мышь сбежала и теперь может действовать по собственной воле, она обладает силой. Она сама о себе позаботится, и что-нибудь произойдет.

Вы понимаете? Я хочу сказать, что действительно верю в автономные комплексы. Я действительно верю, что автономные факторы могут что-то породить и помочь уладить неразрешимую проблему, не подавляя и не отрицая её. Словно вы послали слугу с кредитным письмом за наличными: вы не можете пойти сами, так что передаете свою власть, отправляете проблему в пустыню, в неизвестное, и она найдет путь. Я не могу сказать, как это разрешить, но если отказаться от проблемы, она начнет действовать по всеобщему закону. Видите ли, я могу довольно определенно говорить об этом случае, так как знаю, в какие peripeties он попал, и что из этого получилось, и знаю, что с этого момента все пришло в движение. Как вы помните, в прошлом сне речь шла о том, что машина готова, и знаете, в чем была трудность – он восстать против церковных предрассудков и моральных законов. Затем он отступил и оказался в колыбели. А теперь она развалилась. Машина превратилась в мышь. Он осознает, что это живой механизм, способный о себе позаботится. Впервые он обнаружил, что проблема может о себе позаботится. Я не знаю, как. Все в руках Божьих, но уверяю вас, она была очень жизнеспособной. Это сработало.

 

Пока символ остаётся живым, он является выражением чего-то такого, что не может быть выражено никоим образом.

#Символ жив лишь до тех пор, пока он несёт в себе смысл. Но как только смысл рождается из него, как только то искомое, ожидаемое, предчувствуемое находит своё выражение путём более лучшим, чем это делал символ, тогда символ умирает, то есть сохраняет лишь историческое значение.

Мы всё ещё можем говорить о нём как о символе, предполагая, что мы говорим о нём прежнем, таком, когда лучшего выражения этому еще не было найдено.

Для любой эзотерической интерпретации символ мертв, так как эзотеризм сводит его к уже лучшему (по крайней мере, с виду) выражению, из-за чего он оказывается уже просто условным знаком тех связей, которые в других областях уже известны и полнее и лучше.

Символ остается живым всегда только для экзотерической точки зрения.

К.Г.Юнг